Индейцы Северной Америки — одинокий лось

Содержание

Одинокий лось

Рассказ «Одинокий Лось» из книги индейского писателя Вэша Куоннезин (Серой Совы) «Рассказы опустевшей хижины». Она издана в Лондоне в 1936 году, в том же году.

Путь Серой Совы

Серая Сова родился в Канаде в 1888 году. Отец его — шотландец, мелкий служащий, мать индианка. В детстве, благодаря заботам тетки, он получил некоторые познания по географии, истории и английскому языку.

Еще мальчиком Серая Сова попал в штат Онтарио, где его воспитали индейцы племени оджибуэй, к которому принадлежала его мать.

Дикая природа севера — необъятные леса, многочисленные озера и реки — стала родной стихией Серой Совы, обычай индейцев — его обычаями.

На легком каноэ из березовой коры он странствовал по дальним водным путям — охотился, работал проводником, носильщиком и этим зарабатывал себе на жизнь.

Во время первой мировой войны британское правительство Канады призвало Серую Сову в армию; пришлось ему надеть английскую военную форму и ехать за океан воевать.

В 1917 году Серая Сова вернулся на родину. Здесь он увидел страшные опустошения от лесных пожаров. Колонизаторы, прокладывая линии железной дороги, безжалостно жгли леса, в которых кочевали и охотились индейцы.

Серая Сова тяжко переживает трагедию своего народа. В автобиографии он писал:

«Пожары, железные дороги, электростанции, аэропланы разрывали на клочки старую жизнь. Индейская границе отступала, как убегающая волна. Я спешил за ней».

Найти лес, еще не paзоренный колонизаторами, стало мечтой Серой Совы — лес, где водятся бобры. Так начались его скитания.

«Большая часть моего пути лежала по местам, которые я хорошо знал, но узнать их теперь было невозможно. Перед глазами расстилались черные огромные пустыри с голыми скалами и обгорелыми и изуродованными деревьями. Миля за милей — картина страшного опустошения…

По пути встречались старожилы здешних мест; они рассказывали мне печальные истории об индейцах — друзьях и товарищах юных дней».

«Страна, у которой вырвали сердце», (Рисунок Серой Совы).

Два с лишним года путешествовал Серая Сова в своем каноэ в поисках леса, где водятся бобры. Лес без бобров в представлении индейцев племени оджибуэй — пустой лес, бобры — это «душа» индейского кочевья.

Во время своих скитаний Серая Сова встретил знакомую девушку из племени ирокезов по имени Анахарео. Она стала его женой, и они вместе продолжают путь.

Поздней осенью, когда уже начались заморозки, после долгого и тяжелого пути молодая чета добралась до сказочно красивых берегов Березового озера с девственным лесом. Здесь Серая Сова заметил признаки бобрового жилья.

Измученные и усталые, скитальцы разбили палатку и затопили железную печку, накормили двух осиротевших бобрят, которых они привезли с собой. Здесь началась новая жизнь, по-старому полная тяжелых испытаний.

Джели Роль засыпала, положив голову на колени Серой Сове.

Тоска о разоренном родном крае не оставляет Серую Сову. Особенно тяжело становится, когда он видит, как и этот чудесный лес начинает бессовестно грабить шайка белых охотников-спекулянтов со сворой собак.

Он проводит бессонные ночи в лесу, охраняя бобровые колонии. Пара осиротевших бобров, прирученных Серой Совой, невольно сыграла решающую роль в его жизни.

Серая Сова, который всегда зарабатывал себе на жизнь охотой, перестал охотиться и взялся за перо, чтобы писать в защиту дикой природы. Свои наблюдения над бобрами он заносил в дневники, которые потом легли в основу его рассказов и повестей.

Мысль опубликовать свои очерки и рассказы явилась у Серой Совы вместе со страстным желанием возбудить в людях протест против варварского истребления бобров.

Первая рукопись была напечатана в Англии. Автор получил гонорар и запрос издательства на новые очерки такого характера. Серая Сова продолжает свою работу внимательного естествоиспытателя и художника. Он пишет о жизни бобров, об охране природы.

Но мысль его постоянно возвращается к социальной проблеме — к судьбе гибнущих братьев-индейцев.

«Мои воспоминания, — пишет Серая Сова в своей автобиографии, — неудержимо несутся к берегам Миссисауги, ревущей среди гористых берегов, к голубому дымку, струящемуся над янтарями гаснущих костров, к спокойным, вдумчивым индейцам, расположившимся лагерем у быстрых вод.

И мое сердце в щемящей тоске тянется к этим простым и добрым людям, друзьям и учителям юности, обычаи которых стали моими обычаями, их вера моей верой, к людям, которые теперь смотрят в лицо своей гибели спокойно и безнадежно, оставаясь в своих дымных хижинах, среди обнаженных пустырей, где свистит ветер».

Под этим настроением Серая Сова пишет свою первую книжку — «Исчезающее кочевье». Появившиеся в печати произведения Серой Совы вызвали сенсацию в американском обществе.

Вокруг имени индейского писателя зашумела критика, создались легенды. Канадское правительство заинтересовалось его работой с бобрами. Серая Сова стал появляться со своими питомцами на экране кинотеатров, выступать с рассказами о животных перед многочисленной аудиторией.

Вскоре ему предложили занять пост хранителя бобрового заповедника в Национальном парке в Саскачеване. Серая Сова, немного поколебавшись, принял это предложение и переехал туда со своей семьей и ручными бобрами.

Путь Серой Совы от охотника на бобров к писателю, страстно защищающему бобров — «душу» индейского кочевья, ярко показан в автобиографической книге «Странники лесной глуши».

В новой для нас книге Серой Совы «Рассказы опустевшей хижины» вместе с рассказами воспоминаниями помещена серия рассказов автобиографических, освещающих последний период его жизни и непосредственно примыкающих к ранее написанной автобиографии.

Серая Сова целиком отдается своей работе с бобрами и охране дикой природы вообще. Он обеспечен материально, но живет в такой же скромной хижине, как и та, которую он построил своими собственными руками на зачарованных берегах Березового озера; бобры получают свое любимое лакомство — яблоки, — это им обеспечивает управление заповедников.

Счастлив ли Серая Сова? Он получает удовлетворение от своей любимой работы, но временами испытывает чувство растерянности и тоски.

«Последнее время я часто чувствую себя растерянным. Обязанности, которые я взял на себя, временами тяготят меня: мне приходится подавлять инстинкты кочевника. И я порой задумываюсь: сохранил ли я ловкость и выносливость, которыми обладал?

Могу ли я путешествовать с прежней неутомимостью по лесным просторам и легко ориентироваться в незнакомых местах? Смогу ли я преодолеть за день в своем каноэ сорок миль водного пространства?..

Вечерами я любуюсь великолепными солнечными закатами и поджидаю, когда взойдет луна. Я слежу за полетом орла, парящего высоко надо мной.

И я думаю, что солнце, луна и орел свободны и выполняют предначертания природы, когда, минуя меня, отправляются в свой далекий неведомый путь.

Зимой я выхожу на свое заснеженное озеро, на берегу которого в уютной безопасности спят мои бобры, и я наслаждаюсь неистовым ревом бурана, ликую в суровых объятиях Ки-уэйдина — странствующего ветра индейцев, который примчался из далекого уединенного края, где, быть может, мне уже не суждено побывать.

И вот он помчался дальше, и мне уже его не догнать. И, признаюсь, временами в душе моей поднимается какое-то чувство протеста и тревоги. Но я борюсь с этим чувством, и мне удается его подавить.

Я не должен поддаваться таким настроениям. Мой долг — остаться верным другом моего Бобрового народа».

Серая Сова умер на посту хранителя бобрового заповедника в 1938 году. Ему было всего только пятьдесят лет.

Макарова Алла

Животные удивляют - рассказы о животных — Животные удивляют — рассказы о животных

Лось

Посвящается

Людям последней индейской границы и всем, кто прочтет эти рассказы с сочувствием и пониманием.

И особенно тем, чьи сердца рвутся на свободные просторы, но кто волею судьбы лишен радостей жизни среди дикой природы и только со страниц книг узнает о ее чудесах.

Животные и человек

Эрнест Сетон-Томпсон высказал предположение, что животное может сразу понять, дружественны или враждебны намерения человека по отношению к нему.

Мои наблюдения над обитателями наших лесов в основном привели меня к тому же выводу, хотя должен сказать, что далеко не во всех случаях животное способно быстро разобраться в нашем поведении.

Наши четвероногие братья вряд ли смогут точно определить цель, преследуемую человеком, однако они от природы наделены своеобразной интуицией, которая, без сомнения, позволяет им почуять отношение человека к ним, и в зависимости от этого они становятся либо настороженно-беспокойными, либо безразличными.

Но нельзя утверждать, что звери обладают безошибочным чутьем, — они довольно часто ошибаются: инстинкт самосохранения иногда заставляет их быть излишне осторожными.

С давних пор у индейцев и вообще у охотников существует неписаный закон, не позволяющий при приближении к опасному дикому зверю — предполагаемой добыче — слишком упорно смотреть на него или же думать сосредоточенно, что он должен быть убит: зверь может угадать намерения человека, и исход охоты будет печальным.

В тех краях, где звери редко встречаются с человеком, он представляет для них лишь предмет любопытства. При таких случайных и неожиданных встречах дикие звери (большинство из видов) остановятся на месте и будут смотреть на него с удивлением.

От человека будет зависеть, сочтут ли его обитатели диких мест за доброго соседа или за врага. Бывает, что пройдет лишь немного времени после того, как человек поселился в лесной глуши, но несколько его дерзких поступков навсегда восстановят против него четвероногих и пернатых обитателей.

И, наоборот, если человек проявит терпимость или открытую доброжелательность, очень скоро он вызовет интерес лесного народа, и кое-кто из животных после нескольких несмелых шагов станет часто навещать это странное двуногое существо, такое не похожее ни на кого из них, которое поселилось у них в лесу и живет себе, и живет, и никому не мешает.

Из животных, которые населяли материк Северной Америки в доисторические времена, только лось, бобер и бизон сохранились до наших дней. Только они, по-видимому, были в состоянии приспособиться к коренным изменениям в климате, которые привели к вымиранию могучих представителей животного мира, таких, как динозавр.

Мне никогда не приходилось иметь дело с бизоном, если не считать, что по какому-то знаменательному случаю меня угощали вяленым бизоньим мясом пятидесятилетней давности.

Тем не менее у меня есть основание предполагать, что животные, наделенные стадным инстинктом, как бизоны, обладают менее развитыми умственными способностями, чем те, которые живут семьями или в одиночку.

Мне кажется, что бобры и лоси обладают какими-то крупинками мудрости, которые они унаследовали от своих далеких предков. Мы невольно ждем от бобра чего-то не совсем обычного, потому что его образ жизни требует необыкновенного напряжения умственных и физических сил.

Но от лося, как правило, мы не ждем ничего особенного, хотя отдаем ему должное за тонкое обоняние, чуткий слух и за своеобразную хитрость, выработанную в борьбе за существование.

Однако не так давно мне пришлось познакомиться с лосем, который, по моему глубокому убеждению — и я это утверждаю вопреки предвзятому мнению, — был настолько одарен, что делал свои собственные умозаключения.

Лось представлялся мне животным — тугодумом, пока я не познакомился с восьмилетним бычком, который время от времени на протяжении пяти лет навещал меня.

И я убедился, как и многие мои друзья, наблюдавшие его, что он может размышлять, и тогда он поднимался над своей обычной, почти автоматической реакцией.

И вот сейчас, когда я пишу эти строки, он лежит, спокойно вытянувшись, около моего каноэ и жует свою жвачку, время от времени издавая какой-то гортанный звук, выражающий удовольствие.

Каноэ, около которого он примостился, немного защищает его от восточного ветра. Если бы он расположился позади хижины, как, бывало, делал в прошлом году, то был бы лучше защищен от ветра.

Однако теперешнее пристанище его на более открытом месте, и он может охватить глазом все, что происходит вокруг, включая и мои несложные дела, к которым он проявляет нескрываемый интерес.

Белки и сойки, завсегдатаи здешних мест, поглядывают на него с любопытством и с некоторым недовольством; лось же никак не реагирует на их суетливую возню.

Впервые поселившись здесь, я скоро узнал, что в этих местах живет лось, и довольно часто мельком видел его; но я не делал никаких попыток завязать с ним знакомство, а, наоборот, избегал его.

Тем летом мне пришлось срубить на участке несколько тополей, чтобы было больше света. Я заметил, что лось стал украдкой приходить по ночам и объедать листья на сваленных деревьях.

Эти посещения открытой столовой продолжались около двух недель, пока на ветках оставались листья. Все это время я регулярно немного поодаль присутствовал при кормежках своего гостя.

С тех пор я стал замечать, что лось иногда проходил совсем близко от моей хижины. И, бывало, остановится в укрытии и долго смотрит на мое жилье.

Постоянно наблюдая за строительными работами бобров, я часто видел, как лось бродил по вершине ближнего холма. Он даже отваживался выходить за кромку леса, обрамлявшего маленькие просеки, и, стоя совсем неподвижно, словно сам был деревом, наблюдал, как я рубил лес. Я не прерывал своей работы и притворялся, будто совсем не замечаю его.

Движения бобров особенно привлекали внимание лося, это было ясно. В конце концов как-то вечером он смело спустился вниз и стал глядеть на бобров, остановившись на небольшом расстоянии от озера.

Бобры, быстро собравшись все вместе, приветствовали его залпом дружно шлепающих по воде хвостов. Все это ничуть не испугало лося, и он подошел еще ближе, чтобы посмотреть, что же там происходит.

Лось весит около полутонны, и на небольшом бобровом участке такой гость мог наделать много бед. Немного обеспокоенный этим неожиданным вниманием, я вышел из хижины — до сих пор я все наблюдал из окна.

Без малейшего колебания лось повернулся и умчался в лес на вершину холма, а я стал тихонько звать бобров, стараясь успокоить их.

И вот теперь произошло самое интересное: едва успели прозвучать первые звуки моего голоса, как лось замедлил свой бег, потом пошел шагом и остановился.

Я продолжал успокаивать бобров, и лось потихоньку стал возвращаться. Он проделал почти весь обратный путь и стал пастись в близлежащей роще, где росла ольха.

Трудно поверить, но ласковые слова и тон, которыми я обычно успокаивал бобров, казалось, произвели такое же умиротворяющее действие и на лося. Потом, видно, встревоженный моими быстрыми движениями, лось снова убежал, но только не так далеко, как перед этим.

И снова те же звуки успокоили его, и он стал пощипывать траву на том месте, где остановился. Он пасся там больше часа, расхаживал вокруг и не проявлял никакого беспокойства. Потом вдруг сорвался и убежал.

Я впервые наблюдал такое поведение дикого животного, с которым у меня, как говорится, было лишь шапочное знакомство. Все это показалось мне почти чудом. И вряд ли можно найти иное объяснение, кроме того, что лось сам, своим умом разобрался во всей ситуации.

Моя роль в этом деле была ничтожной, — лось сам решал, как поступить, и соответственно действовал. И все-таки я еще долго ломал себе голову, не решаясь сделать окончательных выводов.

Все еще сомневаясь, я проверял снова и снова ответную реакцию этого удивительно милого и деликатного животного, теперь моего частого гостя. Неизменно результат был один и тот же: он убегал, когда был испуган моим неожиданным появлением, затем очень легко возвращался на мой зов.

И каждый раз, когда это повторялось, я получал все новые и новые доказательства того, чему я все еще не решался окончательно поверить: без малейшей попытки с моей стороны приручить лося и вообще без всякого поползновения как-либо повлиять на его поведение это поразительное и загадочное создание — дикое и свободное и ничем мне не обязанное отзывалось на звук моего голоса и покорялось моей воле.

К счастью, это чудо происходило не один раз и на глазах у целого ряда людей, иначе я, пожалуй, не решился бы написать об этом, и мой особый взгляд на психологию поведения лося остался бы никому не известным.

Многим из тех, на чью долю не выпало счастья наблюдать поведение диких зверей на воле, может быть, покажется, что я преувеличиваю, считая поведение лося в описанном случае из ряда вон выходящим.

Но мне кажется, что те, кто охотился на лося или жил в местах, где он водится, согласятся с моей точкой зрения.

Одинокий лось

Много невероятных историй было придумано о мудрости лося и других животных, многие из этих рассказов даже появляются в печати, а поэтому записи точных наблюдений могут показаться неинтересными и скучными, но именно они в конце концов и выводят на чистую воду авторов увлекательных охотничьих рассказов, обладающих неудержимым полетом фантазии.

Я почти не сомневаюсь, что лось с самого начала правильно понял мое отношение к нему. Очень вероятно, что еще задолго до того, как я его заметил, он внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг, и напряженно прислушивался к звукам, которые доносились с нашего участка.

Он, должно быть, привык к звукам моего голоса и сделал свой собственные выводы относительно моей настроенности: без каких-либо стараний и приманок с моей стороны лось сам определил мою доброжелательность, которая обещала ему безопасность.

Большинство животных наделено характерными признаками, которые позволяют родичам узнавать их издалека. У бобров, мускусных крыс, дикобразов, а также у птиц это различие сказывается в голосах.

Некоторые животные выделяются своей характерной окраской — какими-нибудь пятнами или полосами, резко контрастирующими с основным тоном шкуры: у американского лося белые задние ноги, у европейского оранжевый круп, у виргинского оленя хвост словно белый платочек, а у скунса — белые полосы на темной шкуре.

Серая Сова зовет бобров.

И я тоже, приспосабливаясь к условиям первобытной природы, придумал для себя отличительный признак — я выдумал слово, которое произносил с одной и той же интонацией на определенной высоте звука. И меня стали узнавать все дикие обитатели наших мест.

Вначале у меня это получилось как-то невзначай, непроизвольно, а постепенно перешло в привычку. Повторяя свой клич почти автоматически, по сложившейся привычке, я не задумывался над тем, какую магическую силу он имел, пока не обнаружил его зачаровывающего действия на такого удивительно стремительного и осторожного зверя, как американский лось.

При моем неожиданном появлении или при любом необычном звуке все звери — будь то белки, мускусные крысы, бобры или же лось — моментально останавливались и застывали в порыве движения, словно каменные изваяния разных очертаний и размеров.

Но стоило мне произнести хорошо знакомое всем слово — пусть эти звуки были чужды зверям от природы, — все они, как один, оживали и продолжали прерванную работу.

Прошлым летом и осенью лось провел много времени на территории нашего лагеря. Он бродил спокойно между всякими моими приспособлениями и оборудованием, кучами дров, возле палатки, где был мой склад, возле лодки.

Иногда он останавливался у дверей хижины и стоял так долго, что некоторые из моих гостей не без основания опасались, что он переступит порог и войдет в хижину.

Я и сам не знал, что придет на ум этому предприимчивому зверю. Однажды он забрался всеми четырьмя ножищами в мое маленькое каноэ — не удивительно, что остались одни обломки. Каноэ — это легкая ладья, сделанная из березовой коры и холста, а американский лось весит около полутонны.

Один раз, когда лось остановился в каком-то тяжелом раздумье, у дверей моей хижины, мне пришлось прогнать его, потому что он стоял поперек дороги у бобров, которые забегали в хижину и убегали из нее, таская свой строительный материал.

В то время бобры уже перестали бояться огромного зверя, но, вероятно, так же как и я, не чувствовали себя вполне уверенно в его присутствии — никто не знает, что ему вздумается сделать, — а поэтому и опасались проходить мимо него.

У всех животных есть свои особые страхи. Я имею в виду не только страхи, свойственные отдельному виду, но и каждому животному в отдельности. Моего лося всегда пугало, если кто-нибудь проходил между ним и освещенным окном и внезапно колеблющаяся тень падала на него.

Он сейчас же бросался бежать, и, хотя неизменно возвращался по зову, если это повторялось, он снова бежал со всех ног. Так эта реакция и осталась у него.

До тех пор, пока бобры не привыкли к лосю и не стали считать его частью обычной среды, они непременно предупреждали меня о нашествии, неистово шлепая хвостами по воде.

Но потом, мне кажется, они стали смотреть на него, как на своего рода неизбежное зло, которое надо терпеть, хотя оно и неприятно. Лось стал самым обыкновенным явлением, бобры уже не обращали на него внимания и перестали бить тревогу.

Но случалось всякое. Что бы вы подумали, если, выходя из хижины в ночную пору, вы чуть не упали, как это было со мной, потому что споткнулись об огромного зверя, величиной с лошадь? Не правда ли, это могло испугать насмерть даже самого храброго человека?

Пока погода была теплая, лось любил стоять в воде у берега озера. Это было очень занятно для молодых бобров — они весело плавали вокруг него и от радости громко шлепали хвостами по воде.

Лось же, казалось, оставался безучастным ко всему и стоял, не двигаясь с места. Наблюдая поведение этого своеобразного зверя, я иногда задумывался, не тоскует ли он в одиночестве. Быть может, он стал завсегдатаем нашего лагеря потому, что ему было интересно у нас и наше гостеприимство сулило ему безопасность.

Все животные любят развлечения, они становятся возбужденными и игривыми, когда в однообразие повседневной жизни врывается что-то необыкновенное, и, по-видимому, получают очень большое удовольствие от созерцания этого нового, диковинного.

Но только одно главное условие должно быть соблюдено: они должны убедиться, что им не грозит опасность. Я уже давно придерживаюсь теории, что наши меньшие братья наделены от природы стремлением общаться друг с другом, вопреки признанной теории, утверждающей, что в некоторых случаях звери становятся настолько необщительными и злыми, что делаются опасными для своего собственного вида.

От нашего знакомства прирожденная настороженность и стремительность лося ни сколько не уменьшились. Как-то раз я появился из-за пригорка неожиданно для него. Лось тотчас же помчался к противоположному концу этой небольшой возвышенности, огибая ее у подножия и используя как прикрытие, пустился в бегство.

Я не считаю правильным предположение, что звери убегают от опасности в состоянии слепого ужаса и панического страха.

Лось, встревоженный моим неожиданным появлением, сохранил полное самообладание, и, когда он на вершине услышал знакомый зов мой «пароль» он остановился на расстоянии каких-нибудь ста ярдов (1 ярд – 1.094 м) и в конце концов позволил мне приблизиться к нему.

Этот случай вместе с другими ранее сделанными наблюдениями окончательно убедил меня в том, что у животного, даже обратившегося в стремительное бегство, казалось бы, в паническом страхе, мозг работает на все сто процентов.

Я уверен, что лишь в брачную пору, или во время острого голода, или же тяжелой неволе животное, случается, полностью теряет самообладание.

Пять лет тому назад, когда я впервые увидел моего лося — теперь уже совсем взрослого красавца, он был еще молодым бычком. Только два тоненьких V-образных рога длиной в один фут (1 фут – 0,3048 м) торчали на его голове и, подобно усикам на лице юноши, вместо того, чтобы придать мужественность его облику, подчеркивали незрелость.

На следующий год он сильно возмужал, и его голову украсили уже вполне сформировавшиеся рога — плоские, с разветвлениями, какие и должны быть у взрослого лося.

Поздней осенью, когда пришла пора гона, он стал прохаживаться с гордо поднятой головой, и время от времени раздавался его трубный клич — дерзкий вызов сопернику, против которого едва ли он был в силах устоять.

Несмотря на то, что мой молодой лось всегда вел себя очень прилично, как настоящий джентльмен, с наступлением первых заморозков он стал сам не свой. Как-то днем он попался мне на глаза, и я с изумлением стал наблюдать за ним.

Куда девалась его горделивая осанка, его уравновешенное, спокойное поведение?

Мне захотелось проверить его храбрость, и я принес рожок, сделанный из березовой коры, предназначенный для переклички с лосями во время гона. Я дважды протрубил тревогу.

Реакция была мгновенная. Без всякого предупреждения он объявил войну всему, что попадалось на его пути. С ужасным ревом он набросился на иву, на ольху, топтал и бодал поваленные, беспомощно лежащие деревья, набрасывался с яростью на беззащитные молодые деревца, которые попадались ему на глаза.

Начал горячий бой с вывернутым пнем и набросился в исступлении на большую кучу пустых ящиков. Стук и грохот этой последней схватки, видно, придал храбрости лосю, и я смотрел в изумлении, как ловко двигался и работал ногами этот огромный зверь.

Однако его поведение произвело удручающее впечатление на зрителей — на меня и моих четвероногих и пернатых друзей. Мне кажется, что подобное впечатление должен был бы произвести на прохожих умалишенный, свободно бегающий по улицам города с ружьем в руках.

Я потихоньку удалился со своим рожком и спрятал его подальше. Некоторое время спустя наш храбрый рыцарь, покорив всех своих явных врагов — к счастью, он не заметил палатку, где у меня был склад, отправился на новое поле брани, в поисках славы.

Я следил за тем, как он удаляется, и меня не покидала тревожная мысль, что он нарвется на большую беду. Когда я наблюдал это странное поведение лося, у меня было чувство недоумения, подобное тому, как если бы мне пришлось вдруг увидеть почтенного друга, показывающего фокусы где-нибудь в толпе или же гоняющего колесо по улицам с громкими выкриками.

Примешивалось к этому еще и чувство жалости, которое испытываешь к существу, временно лишившемуся рассудка, и от которого, как от пьяного, не знаешь, чего ждать.

Целую неделю, а может быть, и дольше лось не показывался в лагере, и я боялся, не погиб ли он в неравном бою.

Но как-то вечером, когда я возвращался из дальнего плавания на каноэ и собирался причалить, я заметил в сумерках знакомую громоздкую фигуру, расположившуюся на моей пристани, прямо у дверей хижины.

Каноэ было тяжело нагружено, а вода в озере сильно обмелела, так что я целиком был во власти лося. Но он не стал мне мешать, а поднялся на ноги и стал пощипывать молодые побеги кустарника, растущего поблизости, и дал мне возможность причалить и разгрузить лодку.

Теперь лось редко навещает меня и остается ненадолго на час, не больше. Судя по его поведению, я думаю, что он нашел себе подругу. Не могу себе представить, на какие хитрости он пошел, чтобы приворожить к себе лосиху в местности, где так много взрослых, бывалых лосей.

Что и говорить, на его стороне был энтузиазм и оптимизм молодости. И он, видно, встретил самочку, такую же молодую, как и он сам, и она любовалась импровизированной схваткой с воображаемым соперником и с девичьей восторженностью приветствовала его, как победителя призрачного соперника.

И если только он так же хорошо соображал, выбирая себе подругу, как тогда, когда он облюбовал мой уголок заповедника для своего пристанища, то я не сомневаюсь, что выбор его был отличный.

И вот теперь, когда он лежит под окном моей хижины, я вижу, как он бросает настороженные и пристальные взгляды в темную чащу леса. Только в одном направлении время от времени поворачивается его голова, уши настораживаются, раздувающиеся ноздри ловят воздух.

И я знаю, что там вдали прячется его подруга — она боится выйти на открытое место, не в силах преодолеть страх перед неизвестным.

Скоро, подчиняясь всесильному закону природы, он удалится туда, куда его зовет любовь. Он уйдет своей величавой поступью, словно под звуки барабана и военного оркестра, гордый, с осанкой короля.

Он достиг теперь своей зрелости, этот великолепный сын Дикой Природы, отпрыск самого благородного зверя, который когда-либо обитал в этих северных лесах и чье происхождение затерялось в тумане далекого прошлого.

Я же должен признаться, что не могу подавить в себе затаенное чувство радости, когда думаю, что лось, может быть, ненадолго оставит свою избранницу, снова придет ко мне и ляжет отдохнуть на часок у двери моей хижины.

И сделает он это не по принуждению, не потому, что я его так натренировал, и не в поисках пищи или убежища, а потому, что ему здесь хорошо, что он счастлив и, самое главное, свободен.

Серая сова (Вэша Куоннезин)