Пират

Содержание

Гуууу… — уныло гудел громадный, черный „угольщик», осторожно вползая в гавань. — Дзжиую… юю… — пронзительно взвизгивала где-то за молом сердитая сирена. А туман все сгущался и сгущался. Да и вечер наступал как-то неожиданно быстро.

Трое в шлюпке

На шлюпке нас было трое. Вышли мы в залив «покататься» под парусами, но ветер сразу предательски спал, паруса беспомощно повисли, и нам пришлось приняться за весла.

Штиль захватил нас далеко от гавани — верстах в шестисеми, если не больше — и теперь мы работали в четыре весла. На руле сидел слабогрудый. Петр Васильевич. Грести он совсем не мог, а от охватившего нас тумана то и дело кашлял и сплевывал за борт.

Я — всегда был плохим гребцом, отчасти по лености, отчасти… да опять таки по лености, так как, благодаря именно ей, никогда, как следует, не тренировался. Таким образом, «отдуваться» приходилось одному только Степе.

Он сидел загребным и, действительно, работал во всю. Но тяжелая шлюпка с довольно большим выдвижным килем шла туго. Степа потел, кряхтел, поплевывал на руки, встряхивал своими пышными белокурыми волосами, а все-таки казалось, что мы едва-едва ползем.

— Да черти вы этакие! — разозлился вдруг он. — Что же вы киль-то не поднимете? Парус спущен, и киль напрасно только ход задерживает!

Петр Васильевич привстал с банки и, делая неимоверные усилия, отчего жилы у него на лбу напряглись, как веревки, поднял и закрепил киль. А потом, продолжая все еще стоять, огляделся кругом и безнадежно проговорил:

— Шабаш, братцы! Ничего не видно! Словно в крынку с молоком попали! От тумана все на нас было мокро. Сдались даже буйные Степины кудри. Мы, оба гребца, словно по уговору, сразу бросили весла.

Помолчав немного, Степа заговорил:

— Ах, лысый черт! Да ведь ты курс потерял! Мы, кажись, не к гавани, а от гавани идем.

— Ну, вот! — обиделся Петр Васильевич. — Видишь, слева небо все-таки светлее, стало быть, идем правильно. Степа на это ничего не сказал, а только вынул из портсигара папироску и стал закуривать.

Спички отсырели и не загорались. Я передал ему мою зажигалку.

-Темно становится, — уныло проговорил Петр Васильевич. — Да ты не сворачивай нос-то! А то и впрямь собьемся! — крикнул на него Степа.

— Да как же я буду не сворачивать? Вы грести перестали, лодка и… и… не слушается руля! Это всегда…

Он хотел сказать еще что-то, но закашлялся длинным, затяжным кашлем. Пока он кашлял, Степа веслами выправил лодку.

— А ты, Валявка, что ничего не делаешь? — повернулся он ко мне.

— Я устал.

— Это сидя сложа руки-то? Эх, паря! Погляжу я на тебя, и ленив же ты!

Степа родом был с Волги и, несмотря на долгое пребывание в юго-западной России, не утратил своего образного волжского говора. Помимо разных чисто волжских словечек, вроде «Валявка» (в смысле «лентяй», «паря», он в самом говоре сохранил волжское «оканье».

С морем он освоился быстро и чувствовал на нем себя так же уверенно, как и на родной Волге.

— Однако, что же мы будем делать? — спросил я. — Скоро ведь совсем темно станет.

Мне никто ничего не ответил. Только Петр Васильевич тихо пробурлил про себя:

И без того темно!

— Дзжиую! — завыла где-то совсем близко от нас сирена.

— Это — таможенный, — прислушавшись, сказал Степа.

— А если таможенный, так зачем же он кричит? Ему втихомолку все надо бы! — начал соображать Петр Васильевич. Но Степа оборвал его:

— Тебя не спросились!

— А вот, попросить бы его, чтобы он нас на буксир взял, — выразил я заветную мечту.

— Так вот и возьмет! Только этого не хватало! — оборвал Степа и меня.

— Сейчас подойдет к нам и скажет: «Пожалуйте, Владимир Алексеевич, к нам на борт кофе кушать! Вас только мы и дожидались!» — продолжал он язвить.

— Нет, брат! Теперь ему не до любезностей: в такой туман контрабанда по всей линии вспыхнет! Знай, посматривай! Ты видел, трамбаки из Дуная шли? Это — вильковские. Небось, не одной рыбкой промышляют! Тут и сигарочки есть, и ракия (балканский спиртной напиток крепостью 35-70 градусов, стандарт 40%), и мастика, да и поценнее штуки попадаются. Теперь вот осенние туманы пошли, у таможенных настоящая страда началась.

В тумане

— Тсс!.. Постой!.. Тише!.. — вдруг оборвал он сам себя и начал прислушиваться. — Кто-то гребет! — почему-то шепотом сказал Петр Васильевич.

— Гребут и есть! — подтвердил Степа.

Слева от нас раздавались тихие и осторожные всплески весел. Все ближе и ближе. И вдруг, уже совсем близко, чей-то гортанный голос произнес какую-то фразу.

— Это — по-турецки! — едва дыша, прошептал Степа. Сквозь сгустившиеся сумерки и туман ничего не было видно, но всплески весел и голос, повторивший ту же фразу, слышны были уже совсем близко.

— Кайябарасын… — по-татарски отозвался Степа.

Я удивился.

— Это ты что? — спросил я его.

— Молчи! — прошептал Степа и опять стал прислушиваться.

Через минуту что-то грузное бултыхнулось в воду и так близко, что нашу лодку даже слегка качнуло.

— Багор! — приказал Степа.

Я вытащил из-под банок небольшой багор и передал ему. Степа встал на ноги и почти сейчас же опустил крюк на что-то темное, лоснящееся, подплывавшее к нашему борту.

— Ящик! — прошептал он. — Ну, робя, помогай вытаскивать!

Большой, обшитый в непромокаемый брезент, четырехугольный предмет был уже у самой нашей шлюпки. Мы все трое осторожно нагнулись и вытащили этот предмет и поставили его к себе на дно.

Почти сейчас же шлепанье весел в тумане стало быстро отдаляться от нас.

— Степа! Да что же это такое? — недоумевающе спросил Петр Васильевич.

Степа молчал. Я молчал тоже, ничего не понимая. Прошла зыбь и раскачала нашу лодку.

— Таможенный пароход где-нибудь близко, — проговорил Степа. И словно в ответ на его слова опять завыла сирена. Чей-то громкий, но хриплый голос прокричал что-то в рупор.

Светлая полоса замелькала в тумане.

— Это он прожектором работает, — прошептал Степа.

— Послушай, Степан, — неожиданно серьезно вдруг заговорил Петр Васильевич, — я тебя решительно прошу объяснить, что все это значить?

Огонек Степиной папиросы вспыхнул во тьме.

— А я почем знаю! — совсем беззаботно отозвался наш волгарь.

— Но постой! Что это за ящик? — допытывался Петр Васильевич.

— Не знаю! — ответил Степа почти весело.

— Да нет! Ты не увертывайся, голубчик! Ты ведь что-то такое говорил с этими турками?

— Говорил!

— Ну, а что такое ты говорил?

— А я почем знаю!

— Как, опять «почем знаю?!» Нет, ты послушай, Степан Егорович, ты должен…

— Да что ты ко мне привязался! — вдруг в серьез окрысился Степа.

— Во-первых, никому я ничего не должен, а тебе менее, чем кому другому, а во-вторых, я говорю правду! Я и сам ничего не знаю! Кто-то около нас заговорил, и заговорил по-турецки. Это по говору сейчас слышно! А я взял да ответил ему по-татарски.

— А что ты отвгтил? — не унимался Петр Васильевич.

— Кайябарасын.

— А что это значит?

— А вот, хоть убей, не помню! Забыл.

Я, уроженец Казанской губернии, помнил еще несколько татарских фраз и пояснил, что «кай я барасын», значит: «куда идешь?»

— Вот видишь, — рассмеялся Степа, — он лучше меня знаетъ, что я говорил!

— Ну, а почему же они нам этот ящик подбросили?

А я почем знаю! Верно узнали, что ты тут, хотели тебе подарок сделать!

Световой луч быстро скользнул мимо нас. Было уже темно, как ночью. Туман, видимо, еще более сгустившийся, противопоставлял электричеству свою плохо проницаемую стену.

— А что, задели они нас? — слегка встревоженным голосом спросил Степа.

— Кажется, нет! — уныло проговорил я. Мне бы так хотелось, чтобы таможенные «нащупали» нас и взяли на буксир.

— Давайте кричать! — предложил я.

— Зачем? — встревожился Степа.

— А таможенные нас подберут и доставят в гавань.

— Ну, ты на это не надейся! — нервно и неуверенно зашептал Степа.

— Прежде чем подобрать, они могут и ко дну пустить.

— Почему ко дну? — Ведь мы же не контрабандисты какие-нибудь! — возмутился Петр Васильевич.

— Да вот! Они тебя сначала потопят, а потом ты им доказывай, что ты не контрабандист! — со злобным сарказмом шипел волгарь.

Световой луч, блуждавший где-то далеко от нас, стал приближаться все более и более. Опять раздался чей-то хриплый голос в рупор, и вдруг… грянул выстрел, раскатившийся по морскому туману.

Пуля жалобно пропела где-то совсем близёхонько. У меня замерло сердце.

— «Ну, это уж плохие шутки», — подумал я.

Степа быстро схватился за весла.

— Это ты зачем? — остановил его Петр Васильевич.

— Отойти от греха подальше!

— И совсем не следует! — запротестовал я. — Надо дать о себе знать поскорее, а то нас перестреляют, как куропаток!

Но Степа, ничего не слушая, рванул веслами, и шлюпка наша, словно проснувшись, кинулась в туман.

— Что ты делаешь? — крикнул Петр Васильевич.

— Молчи! Убью! — прошипел Степа.

«Убью!» или «Убьют!» — я не расслышал хорошенько. Конечно, я был склонен думать, что Степа сказал «убьют», но звук его голоса был так зловещ, что у меня сперлось дыхание. И как раз в это время световой луч поймал нас и резанул мне прямо в глаза.

Я успел только разглядеть, как Степа, без фуражки, согнувши спину и весь напрягаясь, греб с невероятной силой. Что-то недоброе почуял я в этой мелькнувшей передо мной картине.

— Стоой!.. Ни с места! — прохрипел в рупор голос. И я ясно расслышал работу пароходного винта.

— Отними у него весла! — плачущим голосом крикнул мне Петр Васильевич.

Я открыл глаза: широкая спина Степы то сгибалась, то выпрямлялась передомной. Опять прогремел выстрел. И опять совсем близко пропела пуля.

— Помогите! Помогите! — не своим голосом закричал Петр Васильевич.

Я хотел было броситься сзади на Степу, но его могучий вид, его широкие плечи, его громадные мускулы, напряженные под мокрой рубашкой, вырисовавшиеся передо мной под ярким светом прожектора, приковали меня к месту. Я понял, что одним движением руки он выбросит меня за борт.

— Помогите! Помогите! — кричал Петр Васильевич. И вдруг Степа бросил весла и поднялся во весь свой могучий рост на ноги.

— Эх, вы, мерзавцы! — крикнул он нам.

И, прежде чем мы успели опомниться, он поднял со дна лодки ящик, обшитый непромокаемым брезентом, и бросил его за борт.

А затем крикнул нам: «Ну, черт с вами! Не поминайте лихом!» бросился и сам вслед за ним в море и исчез в темноте.

За нашей кормой я различил два сигнальных фонаря: красный и зеленый, и слышно было, как усиленно работал винт моторного катера.

Таможенный пароход «Коршун»

— Стой! Ни с места! Руки вверх! —раздался через минуту у самого нашего борта окрик таможенного офицера. Говорить нечего, что ни Петр Васильевич, ни я и не думали сопротивляться. А через десять минут мы оба были уже на борту таможенного парохода «Коршун», и хмурый усатый ротмистр в форме пограничной стражи снимал с нас показание.

— Кто вы такие? — сурово спрашивал он. И это было курьезно, потому что не дальше, как вчера мы с этим самым ротмистром винтили в Коммерческом клубе.

— Никодим Павлович! Да помилуйте! Ведь вы… — начал было Петр Васильевич. Но ротмистр оборвал его:

— Здесь нет никакого Никодима Павловича! Извольте отвечать на вопросы!

И мы стали отвечать, а ротмистр — записывать.

Так вы говорите, что вышли в море просто так, покататься, без всяких других побудительных причин?

— Ну, да, конечно! Какие же могут быть причины? — настаивал Петр Васильевич.

А я только утвердительно кивал головой.

— А сколько человек вас было в шлюпке? — слегка прищурившись спросил ротмистр.

Петр Васильевич замялся и нерешительно ответил:

— Тр… трое.

— А где же этот третий, и кто он таков?

— Это наш товарищ… да и ваш, Никодим Павлович, хороший знакомый… Степан Егорович Весеньев.

— Ну, а где же он теперь? Когда вас забрал наш катер, вы были только вдвоем.

Мы переглянулись, Петр Васильевич подумал немного и стал решительно рассказывать все, как было: Степа, т. е. Степан Весеньев зашел к нам и предложил покататься на его шлюпке. Мы долго отказывались, так как у Петра Васильевича обострился кашель, а мне просто было лень, но Весеньев так настаивал, что мы согласились…

Вообще, поведение Весеньева в этот день было очень странно… Он был нервен и то очень весел, то раздражителен и придирчив. Мы уже давно настаивали, чтобы вернуться в гавань, но он все оттягивал…

И, что страннее всего, курсировал все время по одному и тому же месту… Потом, туман… Потом, турецкие голоса… Потом, ящик… и, наконец, прыжок в море…

Допрос был окончен, и мы подписали его.

— Извините, господа, но я вас должен… задержать… и передать в руки жандармской власти, — сказал ротмистр, свертывая бумагу.

Мне от этих слов стало холодно, а Петр Васильевич заметно побледнел.

Только к утру вернулись мы в гавань. Всю ночь искали Степу и ящик и ни того, ни другого не нашли. На борт «Коршуна» прибыли жандармы, и после дополнительная допроса, нас сейчас же освободили.

На квартире у Степы сделан был обыск. И, говорят, нашли что-то такое, весьма его компрометирующее. Начались кривотолки и пересуды. И долго никто не знал настоящей правды, даже мы с Петром Васильевичем, прямые участники этого странного происшествия.

Сначала общественное мнение искало в нем политическую подкладку. Признаться сказать, и я был склонен к этому. Все интересовались: кто был, собственно говоря, этот «Степа?» Явился он в наш город с год тому назад, молодой, красивый, размашистый. Поселился в одной из лучших гостиниц, занял прекрасный номер и стал жить широко.

Обаятельный, он быстро сумел заручиться всеобщими симпатиями, со многими сошелся на «ты» и, кажется, имел даже две-три сердечных интрижки…

Но, странная вещь, этот всеобщий любимец и, что называется, душа на распашку, никогда и ничего не говорил о себе. Мы знали только о нем, что он — с Волги, а полиции, кроме того, было известно еще, что он — купеческого рода.

Зачем он жил в нашем городе и на какие средства, никто ничего не знал.

«Милый Степа!» «Обаятельный Степан Егорович!» «Славный малый Весеньев» — вот и все! Жил он между нами, всех нас радовал, а потом вдруг… как в воду канул… Да и не «как», а буквально в воду канул!

Поискали-поискали его и бросили. Потом, поговорилипоговорили о нем — и забыли. Прошел так целый год. И вдруг новость!

Один из обывателей нашего городка только что вернулся из поездки в Румынию, в тот же день явился вечером в Коммерческий клуб и начал рассказывать:

Он видел Степу. В Бухаресте. Но, увы! На скамье подсудимых. Степа оказался самым лихим, самым отчаянным пиратом, работавшим в устьях Дуная. Целых три месяца гонялись за ним румынские власти. Наконец, поймали. Судили. Присудили. А по дороге из суда в тюрьму — Степа бежал! И опять, что называется, как в воду канул…

И теперь придется ждать, когда опять его поймают… да и поймают-ли еще?..

В. А. Тихоновт Мордвин