Подул легкий ветерок. Из большой еловой шишки, которая выросла на старой развесистой ели, выпало много зернышек. Ласково подхватил ветерок малюток и понес их в разные стороны: некоторых бросил на сухую землю, других в воду, иных склевали птицы — так и погибли они…
Только два толстеньких зернышка вырвались из объятий ветра, упали тут же недалеко от матери, крепко прижались к влажной родной почве и пустили вниз корешки, а вверх — росточки.
Время шло. Дружно подрастали две молодые елочки, ничто им не вредило, а старая ель, радостно покачивая своими ветвями, любовалась на дочерей, гордилась красотой старшей, и, хотя никогда не показывала виду, но больше любила младшую. Да и действительно было за что любить кроткую, добрую елочку.
Старшая дочь старой ели была прелестное деревцо, она любила наряжаться, а потому ее ветви густо покрывались темно — зелеными хвоями, а ствол навсегда остался стройный и тоненький.
Другая елочка была очень бедно одета: ветвей на ней было мало, они не были густы, но зато ствол ее был толстый, крепкий.
Весною, когда по деревьям подымаются молодые соки, питают и растят их, — нарядная елка больше всего давала пищи своим ветвям, оттого они так густо разрастались и обильно одевались своими игольчатыми листочками, а скромная елка старалась поплотнее накормить свое тело.
Часто-часто, и среди белого дня, и под вечер, и глухою ночью, разговаривали между собою две сестры, мечтали, высказывали свои желания, а иногда тихо спорили.
— Как скучно, как противно подрастать в этом темном лесу! — часто повторяла нарядная елка. Молчала тогда ее сестра и в негодовании не находила слов для ответа.
«Противно… в родимом-то лесу! Скучно… когда около мама! — думалось ей, и она с укоризной качала своей вершинкой.»
— Нет, ты скажи мне скорее, неужели мне, такой красивой, такой нарядной, так-таки и сгибнуть тут с вами, ничего не видав и себя никому не показав? — приставала красавица к сестре.
— Я никогда не пойму тебя, потому что мне здесь так отрадно и хорошо. Смотри, мама, бабушка и прабабушка заботливо охраняют нас от солнечного зноя; ручеек у подножья щедро поит корни, а земля дает много пищи… А если еще мне посчастливится принести и людям пользу, то я больше ничего не желаю.
— О, нет, я рождена не для такой скромной доли, — презрительно отвечала красивая елочка.
— Во мне бьется слишком гордое сердце. Я хочу, чтобы мной любовались, хочу красоваться, царить, а не как раба…
— Ах, все это скоро проходящее! Только польза да добро долго живут на свете, а тот, кто их делает, не забывается…
И, склонив печально ветви, доброе деревцо плакало о легкомысленности сестры, и его смолистые слезы так и выступали из ствола.
Роскошным, пушистым, белым ковром окуталась земля. Пришла зима. Снежные хлопья живописно усеяли сучья. Все лиственные деревья сняли на зиму свой наряд, а хвойные, не страшась ни снегов, ни морозов, оживляли своею темной зеленью однообразие леса.
Как-то, ранним утром, по снегу в лесу заскрипели полозья, и между деревьями показалась пегая лошадка. Она была запряжена в простые салазки, верхом на ней сидел мальчик, одетый, по-видимому, в материну кацавейку (шугай, телогрейка), в большой платок, а сзади шел мужик.
— Стой, Миколка, стой тут, — окликнул он мальчика. Тот живо остановил лошадь, слез и огляделся кругом.
— Эту, тятька, рубить станем? — спросил он и руками, одетыми в огромные рукавицы, обхватил нашу знакомую, старую ель.
— Здоровенное дерево, — заметил мальчик, — вот кабы все такие, славный домок вышел бы у нас, тятька…
— Таких — больно жирно, сынок… И потоньше ладно будет! — отвечал ему отец. Он снял свой тулуп взял в руки топор, и умелою рукою принялся отрубать от корня дерево. Стук от топора гулко раздавался по лесу.
С ужасом смотрели молодые елки на мать свою. Застонала старая ель и, падая, ласкала ветвями детей своих.
— Не горюйте, — шептала она, — я очень счастлива, я принесу большую пользу, и долго проживу еще на свете на радость людям.
Мужик обрубил у старой ели ветви, привязал к своим саням и приказал сыну везти ее.
Миколка сел в сани, разглядывал и ощупывал срубленную ель и ласково покрикивал на Пегашку. Радостно было ему. В голове мальчика мелькали недавно прожитые года. Плохо приходилось им: рожь не уродилась, а семья большая, изба совсем-таки развалилась.
Ничего, обошлись кое-как в это трудное время; тятька в извоз уехал, там ему посчастливилось: вернулся домой, денег привез, а тут еще мужики лес разделили, вот и поправились и стали себе дом рубить.
— Ну, желанная, вывози нам домок! — смеясь крикнул мальчик Пегашке, указывая на старую ель, привязанную к саням.
Пегашка мотнула головой, будто поняла слова мальчика, и прибавила шагу. Нечего говорить — погоревали молодые елки о матери. Спесивая дочь часто с негодованием повторяла:
— Какая ужасная, какая горькая судьба матери: ее срубили для избы мужика! Еще можно было бы помириться, если бы на царские палаты…
— A разве ты не заметила, как был счастлив мужик, как радовался его сынок новому дому? — заметила как-то раз сестра.
— Еще бы им не радоваться! Но каково бедной матери служить мужикам!..
Но сестра, кажется, не соглашалась с ней и молча покачивалась из стороны в сторону.
Время подходило к празднику. Морозы все становились крепче и крепче. В один из таких морозных дней тот самый мужик, который срубил старую ель, снова приехал в лес. Миколка был с ним. Они рубили молодые елки и сваливали их на воз.
— Эта негодная!.. Ишь, какая жидкая, — говорил мальчик, указывая на любимую дочь старой ели.
— Смотри, тятька, вот пригожая елочка, — и он подошел к нашей спесивой знакомой.
— Ага, — подумала она, — мужик, а вкус не дурен. Но больше ей раздумывать было некогда, так как ее срубили и положили на другие елки.
— Прощай!.. — шептала она сестре.
— Я рада, что уезжаю: наверно, я займу такое место, которое прилично моей красоте. Видишь, даже мужик оценил ее.
— Счастливого пути, — грустно отвечала ей сестра. — От души желаю тебе не разочароваться.
Красивую елку мужик свез в Петербург, украсил ее золотыми обручами, разноцветными цепями, фонарями и поставил около Гостиного двора.
Многие, проходя, останавливались и любовались красивой елкой, а она, гордая, выше и наряднее всех других своих подруг, была без границ счастлива.
Накануне Рождества гордую красавицу купил какой-то господин в дорогой шубе и приказал лакею снести к себе на квартиру. Едва только внесли елку в прихожую, как из-за дверей выглянуло много маленьких головок.
— Елка приехала, елка приехала! — неистово кричали дети, прыгая.
— Какая прелестная! Какая нарядная! — И они хлопали в ладоши.
— Завтра увидите, — сказала им мама, увела их всех, заперла двери, и елка очутилась одна в зале.
«Вот когда я достигла того, о чем мечтала много лет в нашем старом лесу. Мною любуются, восхищаются… Мне рады… Это ли не жизнь! Право, больше ничего не нужно для счастья.»
Чем-чем только не увешали елку! Какие только игрушки, конфеты, фрукты, бонбоньерки не приютились между ее ветвями; блестящие шарики, масса свечей закончили наряд красавицы.
Когда же, на другой день, засветили множество огней, и толпа резвых детей, с раскрасневшимися щечками, пела и танцевала вокруг елки, то-то гордилась она, считая себя самой счастливой в мире!
Однако свечи скоро догорели, с елки сняли наряд и гостинцы, пришел лакей и потащил ее из залы.
— Что ты, что ты! — кричала она. — Мне и здесь хорошо. Дети заступитесь!.. Что он хочет делать! Но никто не слыхал жалоб елки, a дети не обратили на нее ни малейшего внимания. Они были всецело заняты своими подарками и игрушками. Лакей вытащил елку и бросил на чердак, над дворницкой.
— Безжалостные, неблагодарные люди, — шептала спесивица, валяясь в грязи и пыли и горько оплакивая свою судьбу.
Вечером дворник навеселе возвращался домой. Ему вдруг почудился шум на чердаке. Он полез туда, но не заметил в темноте елки, запнулся об нее и упал.
«Кто это принес сюда эту дрянь!» — сердито ворчал он, и со всей силы пихнул елку ногой.
— Мужик, невежа! — прошептала гордая красавица, а больше не могла говорить от волнения.
Однообразно проходило между тем время для скромной елки, которая спокойно подрастала в родном лесу. Однообразно проходило ее время, но и у нее бывали отрадные минуты: как любила она, когда летом дети, набравши вдоволь ягод, усаживались под нею, как жадно вслушивалась она в их милые речи и приветливо закрывала их от знойного солнца.
Как любила она, когда птицы вили на ветвях ее гнезда и питались ее семенами. Мало-по-малу и совсем выросла елочка и стала славным, крепким деревцом.
Как-то раз, весной, старичок, отец Миколки, подошел к ней с посудиной. Он сделал в стволе отверстие, вставил желобок и опустил его в посудину.
— Бери, бери, если тебе надо, — твердила елка и щедро выпускала из себя густую беловато-золотистую смолу.
Как она была счастлива! Наконец-то ей удалось принести так давно желанную пользу людям.
Много лет прошло с тех пор, а в деревне Вороних все еще стоит крепкая красивая изба. Маленький Миколка давно вырос и стал целый Николай Иванович. У него у самого есть теперь маленький сынишка Миколка. Мальчику хорошо живется.
Зимой его тятька уезжает в Питер извозничать, а когда возвращается весной, то всегда привозит и баранок, и кумачу, и новые сапоги сыну.
Миколка, не помня себя от радости, бросается отцу на шею. Старая ель все еще поддерживает дом Николая Ивановича, и последний очень гордится ею.
Еще недавно сосед Антон стал хвастаться, из каких толстых, бревен он себе сруб ладит, а Николай Иванович подошел, с гордостью провел рукой по бревну от старой ели.
— Только уж не из таких, сосед, — говорит он Антону.
— Знамо, таких немного. Где их достать! Это было знатное дерево, — согласился Антон и тоже ласково провел рукой по бревну.
Лукашевич К. В.
Видео: Дед Матвей и малахит Урала
Сказка жена доказчица и клад
