В далеком царстве, в неведомом государстве жил-был царь. Была у него жена, красавица — царица. Был он царь добрый, народ его любил, а соседние государства побаивались. Всего у царя вдоволь было, да только детей не было.
Крепко горевали царь с царицей: кто их в старости утешит, кто царство наследует. Вот пошла раз царица гулять в свой царский сад. Идет она по дорожке, а сама горько плачет. Откуда ни возьмись, навстречу ей старуха старая да страшная, — вылитая Баба-яга.
— О чем, царица, плачешь?
Испугалась было царица, а старуха и говорит:
— Не бойся меня, царица, не суди по виду, а лучше расскажи-ка мне свое горе.
Рассказала ей царица свое горе.
— Не печалься, — говорит старушка, пройдет твое горе, родится у тебя дочка — раскрасавица. Только смотри за добрую весть меня бедную в радости не забудь!
Поблагодарила ее царица, вернулась домой и все рассказала мужу. То-то радости было! Немного спустя, родилась у них дочка, писаная красавица.
Объявил царь о своей радости по всему царству и повелел три дня и три ночи без отдыха пировать.
Возликовало все царство, веселились и бедные, и богатые, и большие, и малые. А к себе государь именитых гостей со всего мира созвал, и началось пированье от зари до зари. Не помнят себя царь с царицей от радости, и позабыли про старуху бедную, что им эту радость предсказала.
Не ждал, не гадал царь, как стряслась над ним беда. Откуда ни возьмись, появилась среди хором старуха вещая.
Перепугались царь с царицей, а старуха и говорит:
— В радости вы забыли обо мне, так в беде вспомните! За неблагодарность вашу постигнет вас наказание: как минет царевне семнадцать лет, заснет она непробудным сном, а с нею и царство все. Будете вы спать сотни лет, пока не явится королевич, не одолеет горы высокие, леса дремучие, не добудет живой воды и не разбудить царевну и все царство.
Сказала старушка и скрылась из глаз. Опечалился, испугался царь, заплакала царица, да ничего не поделаешь. Стали они дочку растить, берегут ее да, лелеют.
Растет царевна не по дням, а по часам, и что дальше, то краше становится. Волосы словно золотые, до земли рассыпаются, очи как звездочки ясные, сама бела как горный снег, румянец как маков цвет.
Долго ли, коротко ли, истекает у нее 17 лет, царь с царицей все печалятся да, думают, не минет ли беда, а о старухе ни слуху, ни духу.
В тот самый день, как сроку быть, собрались бояре и дружина в царской золотой палате. Как пробили часы, вскрикнула царевна и опустилась на трон словно мертвая, а за ней в тот же миг заснули царь и царица, бояре и стража вся. Заснул весь дворец и все, кто был в нем, а за ним и царство все.
Настал мертвый, непробудный сон, затих ветер, замолкли птички, остановились ручейки. Идет год за годом. Окружил то царство дремучий, непроходимый лес, поднялись вокруг леса горы невиданные, не стало в то царство ни проходу, ни проезду.
Прошла сотня — другая лет, никто не может пробраться туда. Пытались пробудить царевну иные богатыри, да гор одолеть не могли, и сами погибали. Подходит к концу и третья сотня лет, позабыли бы люди о том царстве, кабы не гусляры, что по свету ходят да красоту царевны славят.
В ту пору жил в некотором царстве царь с царицей. Был у них сынок единственный, царевич, красавец писаный, богатырь из богатырей. Старые царь с царицей души в нем не чаяли. Жили они до сей поры в счастье и довольстве.
Нежданно-негаданно постигло их горе. Стал их молодой царевич неведомо с чего печален да задумчив. Забросил потеху бранную, на охоту перестал выезжать, а о пирах и забавах, и слышать не хотел.
Бились, бились отец с матерью, ничем утешить царевича не могли. День ото дня печальней становился красавец — царевич. Надумал тогда царь со всего царства гусляров созвать, не развеселят ли они чем царевича.
Каких песен ни пели гусляры, каких чудес ни рассказывали, только надоели царевичу, и велел он их с глаз долой прогнать. Тем дело и кончилось.
Вдруг, откуда ни возьмись, гусляр старый — престарый, седой как лунь, идет, еле ноги переставляя. Хотели и его прогнать, да узнали по одеже, что он не из здешнего царства, а издалека пришел, и допустили его перед царские очи.
Дозвольте, — говорит, — мне, ваше величество, испробовать, не развеселит ли моя песня царевича.
Ударил по струнам старик и запел. Запел он про далекое неведомое царство, где за горами высокими, за лесами непроходимыми спит царевна – красавица, а с нею и все царство.
Пел гусляр о богатстве царя, о сне многолетнем, о завете, на то царство наложенном, а пуще пел о чудной царевне и о красе ее невиданной.
Заслушался царевич и ожил весь. Глядят на него царь с царицей — глазам не верят, куда печаль девалась. Обрадовались старики. Окончил гусляр песню, приказал царь напоить его, накормить и всякого богатства ему надарил.
Но недолго радоваться пришлось царю с царицей. Едва успели гусляра проводить, как упал царевич им в ноги и начал слезно просить:
— Отпустите меня, батюшка с матушкой, сонное царство отыскать, царевну к жизни пробудить!
Так и обмерли царь с царицей. Стали они его уговаривать да успокаивать, чтобы не верил он всему, что гусляры наплетут… Не тут-то было! Уперся царевич на своем: пустите, да и только! А сам горькими слезами заливается.
Делать нечего, видно, судьба такая. Заплакали отец с матерью и благословили сына в путь-дорогу. Давал ему царь с собою богатства всякого и войска, да не взял царевич, а взял только своего старого дядьку, что с детства при нем был: годится-де в дороге прислуживать.
Поплакали царь с царицей, обняли сынка в последний раз и благословили его в далекий неведомый путь. Пошел наш царевич, а за ним старый дядька плетется. Оглянулся царевич, и жалко ему стало дядьку: старик с трудом за ним поспевает.
Стал его царевич уговаривать, чтоб он вернулся.
— Нет, — говорит дядька, — с детства тебя я берег, и теперь не оставлю. Хоть и стар я, а в дороге может и пригожусь. Ну разве со стариком сговоришь? Идут они дальше.
Прошли одно королевство, другое, третье, не сосчитать всех стран, где перебывали. Нигде не знают, где сонное царство находится, а иные о нем и слухом не слыхали. Исходили они все страны, измучились, истомились, нахолодались, наголодались…
Нет, как нет, ни царства спящего ни принцессы. Стал дядька поговаривать царевичу, не вернуться ли им домой… Тот и слушать не хочет:
— Не вернусь, пока заколдованного царства не найду, царевну не разбужу, красавицу!
Пошли дальше. Долго ли, коротко ли, пришли они в горную страну: кругом ни деревца, ни травки, одни скалы, а солнце так и печет. Шли, шли, под вечер утомились и стал дядька уговаривать царевича:
— Ляг царевич, отдохни, а я постерегу.
Послушался царевич, лег под скалой и заснул богатырским сном. Сидит старый дядька час, другой, глаз не смыкает, царевича стережет. От усталости к старику и сон нейдет. Вот только слышит он среди ночи, что где-то гору долбят. Голосов не слыхать, а слышно, как камни рассыпаются.
Встал дядька тихонько, прокрался в ту сторону и смотрит, что за диво! Кругом ни души, а кирка железная одна так гору и долбит, только камни кругом от ударов рассыпаются. Такой гул идет, что земля стонет.
Подкрался старик к самой кирке, схватил ее да мигом за пояс, и кафтаном прикрыл. Разом все успокоилось, и тихо стало. Вернулся дядька к царевичу, просидел около него до рассвета, а утром разбудил его, но про кирку ему ничего не сказал, и пошли они дальше.
Шли они целый день, и к вечеру опять притомились. Дошли до темного леса и решили заночевать под деревом. Стал уговаривать царевич дядьку:
— Теперь ты ложись, а я постерегу.
Не тут-то было! Разве с ним сговоришь? Лег опять царевич и заснул. Сидит дядька около него, глаз не смыкает, а сам в голове держит, не будет ли каких чудес этой ночью. Немного погодя, слышит он, как пошел в лесу треск да шум, словно деревья рубят.
Встал он, прокрался тихонько в ту сторону, глядит, диво дивное! Топор сам по себе деревья рубит, так они с треском и валятся, и весь лес стонет, а топор знай себе направо и налево деревья валит. Не стал много думать дядька, хвать топор да мигом за пояс: сразу все утихло.
Прикрыл он топор кафтаном и вернулся к своему месту. На утро разбудил царевича, а про топор ему ни слова не сказал. Пошли они дальше и шли опять целый день.
Идет дорога степью: ни гор, ни леса не стало, куда ни глянь, ровно, как скатерть, и бегут по той степи ручейки. Вот к ночи выбрали они местечко, на самом бережке, и решили заночевать. Как ни уговаривал царевич дядьку, настоял тот на своем, и опять сел на стороже, а царевич опять заснул крепким сном.
Сидит старик над самым ручьем и думу думает, не будет ли каких чудес этой ночью. Кругом тихо, ночь светлая. Сидел старик час, сидел другой, да, видно, обессилел. Стали глаза закрываться, очнется на минуту, опять его ко сну клонит: вот, вот свалится…
Встряхнулся, глядь шапка с головы в ручей свалилась. Жалко шапку, хоть и старая. Нагнулся дядька к ручью и выхватил ее из воды. Глядит и глазам не верит: стала шапка как будто не его, совсем новая. Смекнул он, что вода в ручье не простая, а живая, набрал этой воды целую фляжку и привесил ее за плечи.
Под утро дядька разбудил царевича, и пошли они дальше. Долго шли они. Степь кончилась, пошла дорога горами да лесом дремучим. Час от часу труднее идти становится; не только людей, зверя даже не попадается. То горы каменные, то лес непролазный, то пропасти бездонные. Такая узкая тропинка вьется, что только одному пройти. Оробел дядька:
— Не вернуться ли нам, государь?
Оглянулись назад и та тропинка пропала, по которой шли. Назад воротиться некуда. Глянул вперед царевич, тропинка на две разделилась, а между ними камень лежит, и на нем слова вырезаны:
«Кто пойдет направо, жив останется, кто пойдет налево, погибнет лютой смертью. Двоим, куда ни идти, обоим смерть найти».
Прочел царевич надпись и задумался. Что делать? Назад дороги нет, налево смерть, направо вдвоем нельзя идти. А старый дядька не мог прочесть, что на камне написано, остановился, смотрит на царевича и спрашивает:
— По которой дороге, государь, повелишь идти?
Вспомнил тут царевич, как дядька за ним, за малым ребенком ходил, ночей не спал, глаз не спускал, в детских бедах ему помогал, берег его пуще глазу.
Вспомнил, как дядька на старости лет за ним в далекий неведомый путь пошел, в дороге в нужде куска не доедал, ему отдавал, ночей не спал, его покой берег.
Вспомнил все это царевич и говорит:
— Вот твоя дорога, дядька! — показывая ему направо.
— Двоим по одной дороге идти нельзя, так ты себе иди правой, а я пойду по левой, где-нибудь сойдемся.
Поверил старый царевичу, и пошел правой тропинкой. Царевич пошел влево и думает:
«Пусть хоть старик за всю его преданность цел останется, а я помоложе, посильнее: может, как от беды и отобьюсь».
Вот идет он по тропинке, как стало темнеть, увидел он, что показалось из леса чудище невиданное о семи головах и ползет к нему навстречу. Хотел было царевич кинуться на него, да чувствует, словно ноги к земле приросли и с места двинуться не может.
Выхватил он свой меч, замахнулся им на чудище, и рука окаменела. Кинулось чудище на царевича и разорвало его на части.
Идет тем временем дядька правой тропинкой и видит, что она никуда не сворачивает и с левой не сходится. Сжалось сердце у старика: почуял он, что недоброе с царевичем случилось, догадался, что не спроста царевич налево пошел.
Кинулся старик назад, добежал до камня, свернул на левую тропинку и побежал по ней. Откуда силы взялись, и про старость забыл, что есть духу бежит. Чувствует, что царевич его в беде лютой.
Добежал он до малой полянки, да и ахнул: лежит царевич растерзанный. Недолго думал старик, вспомнил про живую воду во фляжке, мигом сложил тело царевича и вспрыснул его живой водой. Раз — другой встрепенулся царевич и встал живехонек, краше прежнего.
Удивился он, откуда старик взялся, и рассказал, что приключилось с ним. Глядь, опять явилось чудище поганое, семиглавое. Чувствует царевич, что опять руки, ноги каменеют, да дядька не промах, опять плеснул на царевича живой водой, и вмиг вся его окаменелость прошла.
Почуял в себе царевич силу неслыханную… Засвистел богатырский меч, покатились у чудища головы с плеч. Мигом срубил ему шесть голов богатырь, и замахнулся в последний раз.
Вдруг седьмая голова как замолит жалобным человечьим голосом:
— Не губи меня совсем, царевич, оставь хоть одну голову! Причинил я тебе зло, сумею и услугу оказать.
«Ну, — думает царевич, — какой от тебя мне услуги ждать? Не пришлось бы опять в кустах лежать, коль живой воды не окажется.»
Замахнулся было он опять, а дядька и говорит:
— Погоди царевич, не покажет ли оно нам дорогу в сонное царство.
— Коль так, пусть живет с одной головой.
Опустил царевич меч, а чудище обрадовалось и говорит:
— Да эта самая дорога и есть. А коли ты самый тот царевич, которому суждено царевну разбудить, так скатертью дорога!
С этими словами ударилось чудище о землю и пропало с глаз.
Обрадовался царевич, глядит и впрямь дорога шире, лучше стала, и выход из леса виднеется. Скоро вышли они с дядькой из леса и увидали горы высоты невиданной, такие, о каких гусляр рассказывал…
Подошли к горам ближе, глядеть страшно, шапка валится. Вершины гор снегом покрыты, пониже вершин облака ходят, а еще ниже обрывы, крутизны да пропасти. Призадумался царевич. Что поделать? Как через горы пройти? Нигде приступу нет. Весь свет они исходили, сколько горя приняли, а теперь хоть назад ворочайся!
— Не печалься царевич, — говорит дядька, — на это горе у меня утеха есть.
Рассказал он царевичу, как кирку добыл, распахнул кафтан, хотел показать ее, да вырвалась кирка из рук и давай сама горы долбить. Не надивятся царевич со стариком. Мастерица, видно, кирка работать была: не успели они глазом моргнуть, уже одной горы как не бывало, и принялась кирка за другую; только грохот от работы пошел, так каменья из-под кирки и сыплются, искры летят.
Глядь и третья гора мелким порошком рассыпалась. Прошел час, другой, и пробила кирка дорогу сквозь горы, как скатерть ровную. Пошли по ней царевич с дядькой и скоро дошли до леса дремучего, непролазного.
Запечалился опять царевич:
— Что будем делать?
— Тут кирка не поможет!
— А на эту помеху, — говорит дядька, — у меня другая управа есть.
Рассказал он царевичу, как он ночь не спал, топор добывал. Обнял тут царевич старика.
— Чем, — говорит, — отблагодарить мне тебя?
— Что ты, государь! — отвечает дядька, — да я у тебя еще в долгу. Ты своей жизни не пожалел, меня старика спасти хотел, мне на правую тропинку указал. Никогда я этого не забуду.
Вынул дядька из-за пояса топорик, хотел его царевичу показать, а топорик из рук вон, да в лес! Как кинется рубить, полетели щепки, затрещали могучие деревья, застонал лес. Не пришлось им долго ждать, сразу открылась широкая просека, мелкой щепой усыпанная.
Пошли по ней царевич с дядькой и вышли в чудесное сонное царство. Сияют в том царстве дворцы серебряные, растут цветы невиданные. Только все там сном непробудным спит, не пошевелится.
Подошли они к царскому терему златоверхому, заглянули в окна — тихо все. Вошли внутрь, чудеса из чудес! Полон дворец народу; кто где был, там и заснул, триста лет с места не двинулся. Как вошли они в царскую палату, да увидел царевич спящую царевну — красавицу, так все на свете позабыл, глаз оторвать не может.
Сидит царевна на золотом троне самоцветными каменьями усыпанном, а сама красавица, точь-в-точь как гусляр рассказывал.
Подбежал к ней царевич, не выдержал, и крепко поцеловал ее, а дядька, недолго думая, давай живой водой, что во фляжке осталась, во все стороны кропить. Вмиг все ожило.
Поднялась царевна:
— Ах! Как долго я спала!
Царь — отец очнулся… То-то радость началась! Подошел старый царь к царевичу, крепко обнял его и милым сыном назвал, а под конец взял царевну за руку, подвел к нему и говорит:
— За все труды и муки, что ты перенес, царевич, нас спасаючи, награждаю тебя своим единым сокровищем, а в приданое полцарства даю.
Тут загремели трубы, закричали во здравие жениха и невесты. Объявили об этом по всему царству, и народ спросонок прямо за пир. Решили свадьбу играть не откладывая. Пожелал только царевич, чтобы его батюшка с матушкой на свадьбе были. Отправили к ним гонцов, а в проводники им старый дядька отправился.
Оказалось, что до их царства напрямки много ближе, живым манером назад оборотились. То-то радости было у стариков! Не чаяли они сынка живым увидать. Как приехали они, живо свадьбу справили.
Загремел тут пир невиданный, неслыханный. Рассказал царевич, как его старый дядька охранял. От всех дядьке почет, отвели ему и на пиру место почетное.
Нет, — отвечает старик, — я по-прежнему у царевича за стулом постою!
Бились, бились, так и не сел. Разве с ним сговоришь?…
Видео: Клад из прошлой жизни или наследство от пирата
Сказка змеиное колечко
