Скучно жилось бедному Васе: уже второй год у него болели ноги. Ходить он совсем не мог, не только что бегать.
Вывезут его часа на полтора на улицу, покатают все по тому же проспекту, а потом лежи целый день на диване да глядит в окно. На улице так весело играют мальчики, катают друг друга в салазках.
Другие, постарше, ходят учиться — идут бодро с книжками в руках, по двое, по трое, говорят о чем-то. Засмотрится на них Вася и станет ему грустно — грустно. У него друзей и товарищей нет.
Звали к нему однолеток, да им скучно с Васей. Начнут они возиться, бегать, а его оставят одного. Не отходит от Васи только любимец его, кот Васька. Он старый — престарый и не любить двигаться. Все лежит около него на диване и мурлычет песню.
В бесконечно длинные дни Вася часто говорит с ним, рассказывает ему, расспрашивает, а кот Васька точно все понимает. Рано укладывают Васю спать. Лежит он в кровати, но не спится что-то. Кот Васька с ним. Он всегда вспрыгнет к мальчику на постельку, когда тот ложится.
Повертится Васька, отыщет удобное местечко и уляжется, поджав под себя лапки.
Уныло горит на комоде свечка, оставленная няней. По углам толпятся тени. В соседних комнатах тишина: отец с матерью пьют чай далеко в столовой. За стеной, в кухне, слышны негромкий разговор кухарки с няней и позвякивание посуды: там тоже пьют чай.
Грустно Васе: слезы у него на глазах.
— Ах, Васенька, скучно! Скучно, котик Васька!
И он прячет голову в подушку. Кот Васька нежно поет песенку, словно утешить его хочет. Подходить мама взглянуть в последний раз на Васю. Мальчик прижимается к ней щекой.
— Мама, скучно мне…
— Милый, — грустно говорит мама, — что же делать? Потерпи — вот лето придет, поедем на дачу в Финляндию. Там воздух здоровый, ты и поправишься.
Вася молчит — ласково перебирает мамины пальчики.
— Мама… ну, спой мне песенку, финскую, помнишь, ты пела…
Мама опускает голову Васи на подушку, садится на краешек постели и начинает тихонько петь:
Ваю-баюшки! На санках
Сон, примчись ты поскорее!
Моего возьми малютку
Тихо на руки, и нежно
Опусти его ты в санки,
Усади с собою рядом.
Береги, смотри, малютку!
Поезжай, где снег пушистый,
Где дороги поровнее;
Правь лошадкой осторожней.
Моего свези малютку
На серебряную гору,
К золотым холмам высокими,
К островам свези серебристым.
Бор там с иглами златыми
И поют в нем звонко птички
Вася лежит с закрытыми глазами.
— Ты спишь, Вася? — спрашиваешь мама, нежно наклоняясь к нему.
— Нет, мама…
— Ну, спи, милый, — и мама целует и крестит Васю.
Мама ушла. Вася раскрывает слипающиеся глаза, смотрит ей вслед.
— Скучно… ах, как скучно… хоть бы лето скорей приходило.
Вася снова раскрывает глаза. Как скоро няня потушила свечку, когда же она успела?
Вдруг шорох у постели. Вася смотрит. У его кровати стоить незнакомый мальчик, собой невеличка, но такой здоровый, веселый. Глаза искрятся; румянец горит на щеках. Глядит на Васю и улыбается.
Одет он в полушубок, на голове меховая шапочка, на ногах валенки; в одной руке кнутик из семи разноцветных ремешков, в другой заостренная палочка семи цветов.
— Кто ты, мальчик? — спрашивает Вася.
Мальчик смеется.
— Я — Сон? Я приехал покатать тебя. Хочешь?
И стоит Вася совсем одетый, в шубе, шапке и рукавичках. Вот они спустились вниз. На дворе низкие, широкие санки. Сытая буланая лошадка стоит смирно, дожидается. Грива у нее расчесана и заплетена.
— Садись-ка поудобнее, — говорит!
Сон, улаживая шубу Васи и сам вскакивает в сани.
— Ну-ну, — кричит он, подбирая вожжи и помахивая кнутиком. И понеслись.
Как славно ехать! Санки быстро-быстро бегут. От снега точно свет стоит в непроглядной ночи. На небе горят яркие звезды. Щиплешь мороз раскрасневшиеся щеки, но от этого только веселей.
Бесконечная равнина кругом. Ни одного деревца. Они едут по льду — лед светлый, прозрачный.
— Где это мы едем? — боязливо спрашивает Вася.
— По морскому заливу, — отвечает Сон и смеется.
— Да тебе страшно, разве? Погоди, скоро проедем.
И точно — берег виден вдали. Прижавшись друг к другу, стоят высокие сосны и ели, словно боевая зубчатая стена. Каменные глыбы, огромные, поменьше и совсем небольшие, поросшие серым и желтым лишайником, местами засыпанные снегом, лежать то тут, то там.
Сон ловко объезжает их.
— Мы уже на земле?
— Нет, это еще море. Это — шхеры. Но какой же ты трус. Ну, вот и земля.
Они едут лесом густым-прегустым. В чаще сосен и елей совершенная тьма. Вот сосны пропали; стоять молоденькие ели, пригнутые снегом. Березы качают длинными ветками, осыпают буланку и мальчиков белой морозной пылью.
У дороги стоить убогая деревенька. Два-три двора всего; покосившиеся изгороди. В одной избе светится огонек.
— Постой, сюда мне надо зайти, — говорит Сон.
Они выскакивают из саней и входят в избу невидимкой. Душно в небольшой, низкой и закопченной горнице.
Отец с матерью спят. А в углу старая-престарая бабушка тихонько раскачивает люльку, шепеляво, вполголоса баюкает ребеночка. Сама от усталости с ног валится, а нельзя оставить колыбельку: больной ребенок не спит, заливается жалобным плачем.
— Бедный ребеночек, как мучается!
Сон подходит к люльке и своей сонной спицей — заостренной палочкой семи цветов касается его глаз. Ребенок тихо и сладко засыпает.
— Пусть и бабушка отдохнет, — говорит Сон и дотрагивается спицей до глаз старушки. Ее голова начинает качаться мерно и вот заснула и бабушка чутким старческим сном.
Дальше несутся санки. Снова лес. Между корнями деревьев выступают седые скалы, поросшие мхом. Дремлют они под снежной пеленой. В темных ветвях сосен и елей точно запутались миллиарды блестящих звезд.
Темно и тихо. Вот, среди леса, большое озеро. Буланая лошадка вскачь спускается с отлогого берега и мчит их по льду.
Вдруг Вася испуганно хватается за своего спутника.
— Гляди, гляди! На большой скале, посреди озера сидит седой старик. В руках у него большой деревянный гребень; он чешет им свои изжелта-седые волосы.
Вокруг него, на льду, возятся несколько мальчиков и девочек. На мальчиках темно-серые зипуны и теплые шапки. На девочках — красные чепцы, но вместо рук у них коготки, и ног у них нет человечьих, а красные гусиные лапки.
— Э, да это старый Нек (Нек — финский водяной) с некенятами! — говорить Сон, и он кричит звонким голосом:
— Здравствуй, старый Нек! Как живете-можете вы со старой хозяйкой, с малыми детьми?
— А ты чего по моему озеру едешь? — ворчит старый водяник.
— Да еще человека привез с собой. Пахнет человечьим духом.
Тут заорала вся ватага некенят:
— У-у-у, человечий дух! — и бросилась за ними.
— Не бойся, не бойся! — утешает Сон испугавшегося не на шутку Васю.
Куда им, на своих гусиных лапках, поспеть за моей лошадкой. Он обернулся и погрозил своим кнутиком. Отстали некенята.
Опять деревня. Опять соскакивает Сон с саней.
— Вот в эту избу надо мне зайти. Они входят. С треском горит лучина. Сидит девушка, такая славная, пригожая, вяжет невод. Долго еще до конца урока, а у девушки глаза давно покраснели, слипаются, точно кто ей песком их засыпал.
— Как намаялась, бедная, — говорит Сон и тихонечко поднимает спицу к ее глазам.
И не коснулся еще до век, а усталые руки девушки уже упали ей на колени, уронили на пол веревки и утомленные глаза закрылись.
Сон повертел спицу перед ее глазами, и девушка начала улыбаться во сне. Потом Сон задул лучину и вышел опять к своим санкам.
Отчего ты повертел спицу у нее перед глазами? — спрашивает Вася.
— Чтобы ей привиделись веселые сны, — говорит Сон.
— Что же она увидит во сне?
— Она увидит, будто весна красная настала, оделись листвой осины и рябины, закудрявились березки, закуковала кукушка, прилетели лебеди, и она вышла вместе с подругами на берег озера веселая, разряженная: в новой суконной юбке и красном чепце.
Взялись они за руки, запели песню и закружились медленно, плавно, в веселом хороводе.
— Какой ты добрый, Сон. Ты знаешь, где ты нужен, и сейчас же едешь туда.
— А что стали бы без меня делать люди? За день они так устанут: у кого и горе есть, у кого тяжелые думы. Вот я приеду, принесу им хорошие сны — и отдохнуть они за ночь и бодрые встретят следующий день.
— Сколько же у тебя дел, Сон?
Сон смеется.
— Много. Ты видишь, как моя лошадка меня скоро везет. Когда я к тебе приехал, я уже много своего дела кончил. Да я и не ко всем заезжаю. К злым людям я ни ногой. Я веселый, а злые веселых не любят. Да и я злых не люблю.
— Вот и ко мне ты приехал.
— Я к тебе не в первый раз. Часто я вертел перед твоими глазами своей волшебной спицей, только ты не видал меня. Да мало ли вас, бедных, больных детей, на свете.
— Другим еще хуже живется, чем тебе: и ухода за ними нет, как за тобой, и не лечат их как следует, и живут некоторые из них в сырости, холоде и темноте. Вот я к ним и езжу. Я детей люблю.
Сон замахнулся кнутиком и санки понеслись вдвое быстрее.
— Постой, вот куда заедем.
Чу! по лесу раздается грозный гуль. Словно мощно ревет разгневанный зверь — а какой, и не придумаешь.
Лес темный кругом. Все слышнее рев. Но теперь уже слышно, что плещется, течет волна. Вот будто реже деревья; вот санки остановились.
— Гляди, это Иматра (водопад в Финляндии), — говорит Сон.
Словно с самого неба — низко нависшего, ночного неба, низвергается вода, широким потоком, белая, пенистая. Словно грозная сила гонит вниз волны по скалистому ложу и спешат волны, перегоняя друг друга в бешеной пляске.
С обеих сторон темные, выветрившиеся, мокрые скалы. Лижут их на лету мимо бегущие волны, окатывают холодными струями — дай, мол, хоть мимоходом, подразню тебя, досажу тебе, хмурая, старая скала!
И не поймешь, что говорят на ходу волны, сердятся ли, рады ли они бешенной пляске. Вот скатывается сверху одна веселая, шумливая; за ней спешит ее сестра, радостная, смеющаяся, подталкивая на ходу первую.
А вот идет седовласая волна и ворчит она гневно и ропщет, и точно говорит, что не под силу ей безумные девичьи затеи, и вслед за ней, обгоняемая шаловливой резвушкой волной, катится с жалобным плачем другая…
Вечный шум, непрерывное движение. А над бурными, непокойными водами молча и неподвижно склонились пушистые ели и сосны в снежном убранстве.
— Ну, что, хорошо? — спрашиваешь Сон у Васи.
— Понравилось? Едем дальше.
— Куда же теперь еще, Сон?
— Увидишь.
Город вдали на берегу большого-большого озера. Кое-где мерцают еще огоньки; но предместья давно спят. Туда? Нет, мимо.
— Какое это озеро, Сон? Какой город?
— Сайма — озеро, ты его, наверное, видел на карте, а город Выборг.
По пустырям, окружающим город, бежит, извиваясь, дорога. На нее свернула буланая лошадка. Дорога забегает в рощу. Справа и слева стоят заколоченные на зиму красивый дачки. Дальше.
Они подъезжают к большому имению. Дом с закрытыми ставнями глядит уныло среди покрытого глубоким снегом цветника. Кругом огромный парк. Он прекрасен в зимнем убранстве. Сон правит прямо в глубину его.
Васе кажется, что они едут по волшебному серебряному саду. Инеем покрыты березы поникли долу нежными, изящными ветвями.
Смотрят в далекое, широкое небо темные ели. Точно дремлют кусты с заиндевелыми серебряными ветками. Дорожка, по которой они едут, то взбирается на гору, то спускается круто вниз. И озеро тянется вдоль нее то широкой, то узкой полосой, то мелькнет где-то вдали снежной гладью, то снова приблизится, то исчезнет вовсе.
Все мрачнее становится кругом. Слева, около дорожки, толпятся обломки скал, справа, совсем близко, озеро. Они въезжают, наконец, на площадку, с трех сторон огороженную нагроможденными скалами, и тут, лицом к озеру, на большой седой скале сидит мраморный старец.
Он сидит и держит на коленях мраморную кантеле (гусли – финский национальный музыкальный инструмент). Он поднял седую голову и глядит вдаль. Вдохновенное лицо его прекрасно.
— Кто это, Сон? — робко спрашивает Вася.
— Это — Вэйнемейнен, вещий певец, — отвечает Сон.
— Но постой, вылезай-ка из саней. Я оставлю тебя тут – у меня еще много дел. Я приеду за тобой.
— Куда ты? — в испуге говорит Вася.
Но буланая лошадка уже повернула, и санки со Сном исчезли в один миг. Жутко Васе одному с мраморным стариком. Стоит мальчик и дохнуть боится.
Вдруг, где-то вдали начали бить часы. Гулко доносится каждый удар по морозному воздуху. Раз, два, три… двенадцать. Вдруг лицо старца стало оживляться. Румянец заиграл на покрытых морщинами щеках.
Глаза подернулись влажным блеском. И опустилась на струны старческая, но все еще твердая рука.
Звук, короткий, звенящий, пронесся в воздухе. Еще, еще, и зарокотали струны кантеле под мощными ударами вещего певца. Он запел…
Голос его был звучный и полный. Точно всю душу он вкладывал в пение. Он не опускал головы, но все глядел вдаль, в небесную высь и ширь, как будто оттуда неслись к нему его песни.
И под звуки его пения рисовались чудные картины. Темные волны далекого, холодного моря и полугодовая ночь, и яркие звезды на небе…
Витязи в стальных кольчугах, отправляющиеся в набег в крепко сколоченных ладьях, битвы, единоборства, бранные и охотничьи подвиги…
И скромная жизнь в деревнях, рыбаки с неводами на озерах, тяжелая страда на дымных лядинах (место вырубки и выжига леса) и хороводы красных девушек со смехом и песнями.
И про небесный своды пел он, украшенный месяцем, про могучие воды озер, и про силу железной руды, скрытой в земле, и про Солнцеву дочь, что, сидя на радуге, из золотых ниток ткет себе пояс…
И вот совершилось чудо. Упал иней с деревьев, растаял ледяной покров озера. Все будто ожило вдруг. Нежной, прозрачной листвой оделись ветви берез; ели тихо зашумели верхушками и о позеленевший берег заплескались воды озера с нежным ропотом.
Все пел и пел вещий старец — и дивно было его пение. С далеких островов, из глубины парка слетелись птицы; они слушали его и учились его песням. Прибежали лисицы и волки, и смирно улеглись вокруг камня, на котором сидел старец.
Медведь вышел из-за деревьев, тяжело ступая и ломая сучья на пути. Белки замерли на вершинах елей, подняв кверху пушистые хвостики.
Зайчики прискакали и сели на задние лапки. Из озера на камни берега поднялся старый Нек с некенятами.
Но Вася уже не боялся их. Он слушал пение старца и казалось ему, что никогда ничего подобного он не слыхал. Точно все, о чем он иной раз думал в скучные дни, проведенные в одиночестве, вдруг вспоминалось ему и многое другое, о чем он и не думал никогда, вдруг взошло в душу.
Хотелось плакать и на душе было вместе с тем легко и хотелось, чтобы он пел бесконечно.
А ночь незаметно светлела. Словно кто-то ходил, по небу и гасил звезды одну за другой. Осталась всего одна — то была утренняя звезда, которая любила солнце и привыкла встречать его восход.
Небо все светлело. На востоке точно лежал серый полог, скрывая от всех минуту вставанья солнца. Вот приподнялся конец завесы и красный шар показался на краю неба. И тотчас оборвалась песнь старца. Поднятая рука его так и осталась в воздухе. Застыло выражение вдохновения в глазах и на высоком челе.
И разом исчезли чары. Не стало лета — кругом была по-прежнему зима. Старый Нек ушел под лед озера, прыснули в разные стороны зайчики, забились в дупла быстрые белки; разбежались лисицы, волки и ушел медведь.
А птицы, вдохновленный слышанным пением, радостно запели и дружной стаей полетели навстречу восходящему солнцу, приветствуя его громкой хвалой.
А оно поднималось все выше и выше. Багрянец, в который оно куталось, встав ото сна, падал с него, рассыпаясь ярким блеском и пурпуром по бежавшим в разные стороны облакам. Солнце восходило в яркой золотой одежде, прекраснее всего, что есть на свете.
Разошлись облака. Засияло голубое небо, морозное, ясное — такое блестящее, что казалось, будто оно все заткано золотыми лучами. Засеребрилась легкая морозная пыль, стоящая в воздухе, засверкал тысячами огней иней на деревьях.
Солнце глядело кругом, озаряя все своим всевидящим оком. Скоро оно увидало и Васю, стоявшего перед мраморным старцем. Оно направило золотой луч на него, прямо ему в глаза.
Вася зажмурился, потом открыл глаза. Он лежал в своей кровати. В окно смотрело ясное солнышко. В комнате от него было светло и уютно. На стене золотистым пятном вырисовывалось окно, и светлая косая полоса, полная пылинок, проходила через всю спальню и через постель Васи.
В соседних комнатах уже шумели. Кот Васька тоже проснулся и нежился на солнце, жмуря свои зеленые глаза и тихо мурлыча песню.
В. Харузина
