Сказка любовь матери сильнее всего на свете

В одном богатом и старинном замке, стоявшем на высокой горе, жила красавица. У нее была дочь, да такая хорошенькая девочка, такая милая, что просто и рассказать нельзя!

И любила ее мать больше всего на свете, любила как свет очей своих. Маленькая девочка и засыпала по вечерам и просыпалась по утрам всегда с песнями, да такими звонкими, сладкими, такими приятными, что полевые яркие цветочки и говорливые, быстрые ручейки заслушивались этих песен, а птички небесные и сам легкий свободный ветер останавливались подолгу, чтобы послушать чудные песенки хорошенькой девочки.

И жили мать с дочерью как в Божьем раю. Были они счастливы, и люди радовались, глядя на их счастье. Но страшная смерть никогда не спрашивает: молод ли ты или стар, богат ли ты или совсем беден. Нет!

Пришла в один прекрасный день, эта страшная гостья и в этот замок и унесла с собой душу прелестной девочки. Мать сейчас бросилась вслед за смертью и молила ее отдать ей дочь. Но смерть даже не оглянулась, а быстро умчалась вперед, в свои владения.

Долго сидела бедная безутешная мать с мертвой бледной девочкой на руках, обезумевшая от неожиданного горя, с глазами, полными слез…

Наконец решила она где бы то ни было разыскать смерть и взять от нее назад свою маленькую красавицу.

Вышла она из своего замка, спустилась в долину и пошла, куда глаза глядят, разыскивая смерть. Видит она — около большой дороги, над озером, поднимается и клубится большой туман с густой седой бородой и такими же волосами на голове.

— Добрый туман, — сказала женщина, — не видал ли ты смерть с моей прелестной девочкой в руках? Если видел, то скажи мне, куда полетела она. Я сейчас же побегу за ней!

— Как не видать! — говорит ей старик-туман. — Видал, хорошо знаю и скажу тебе. Но ты должна сначала пропеть мне те самые песенки, которые пела ты прежде своей маленькой дочери. Все песни должна спеть!

— Хорошо, туман! Слушай, я начинаю!

И стала бедная женщина петь колыбельные песни со слезами на глазах, и так хорошо, нежно и трогательно пела она, что седому и холодному туману понравились песни, и он показал ей дорогу, которой пролетала смерть.

Пошла она дальше и долго-долго шла неведомыми землями, пока не встретила у самой дороги большой куст жесткого терновника. Она спросила его:

— Не видал ли ты, терновник, в какую сторону полетела смерть с моей дочкой на руках? Скажи мне, дорогой!

— Видел, видел, красавица, — отвечал ей терновник. — Сказать тебе, куда улетела она? Скажу, но с условием. Сначала возьми меня и согрей поскорее у своей груди, где ты согревала и свою девочку, потому что мне так несносно холодно…

И взяла бедная неутешная женщина колючий куст, положила к себе на грудь и так хорошо обогрела его горючими слезами, да своей могучей любовью, таившейся в ее груди, что терновник скоро обогрелся, распустился и расцвел ярко-красными пышными цветами.

Поблагодарил ее за такую дорогую жертву терновник и указал ей дорогу.

Пошла мать дальше, — все торопилась бедняжка, чтобы наверстать потерянное время. Долго она шла, пока не увидела пред собой широкое синее море, да такое широкое, что куда ни посмотришь — всюду хмурая вода сливается со светлым небом. И стала она спрашивать у этого широкого моря, не видало ли оно, куда полетела смерть с ее сокровищем.

— Я тебя направлю, — сказало море, — но ты должна за это дать мне выкуп. Это для тебя ничего не будет стоить. Я вижу, у тебя красивые глаза; таких прелестных глаз я не видало, кажется, ни разу, с тех пор, как существую на белом свете. Ты должна поплакать надо мной. Если твои слезы станут падать в мои прозрачные воды, то сейчас же превратятся в самый прекрасный дорогой жемчуг.

— Плачь же скорей и роняй слезы!

И стала горько плакать бедная мать, стоя на берегу широкого моря, и на глубокое дно морское стали медленно опускаться такие светлые жемчужины, что искристые разноцветные раковины раскрылись и стали ловить их в свои объятья.

Море осталось довольно таким подарком, совсем притихло и показало дорогу, по которой недавно пролетала смерть с прелестной девочкой на руках.

Долго еще шла эта женщина, проходя леса дремучие, минуя поля и степи, переходя реки. Вдруг на дороге, как будто прямо из-под земли, выросла перед ней большая скала, да такая крутая, что на нее нельзя было просто взобраться, а нужно было карабкаться как на стену.

Хотела уже вернуться назад бедная женщина, как вдруг случайно заметила возле себя старую и престрашную колдунью с огромными зубами и острым костылем.

— Добрая старушка, — стала умолять мать, — дай мне на время твой костыль. Ведь без него не взобраться мне на эту скалу…

— Хорошо, моя милая, — заворчала злая ведьма, — отчего же не дать? Я дам тебе костыль, но с условием: ты должна подарить мне свои красивые волосы.

— Как же мне оставаться без волос? — в ужасе спросила женщина. — Конечно, я рада на все согласиться, лишь бы увидать мою девочку…

— Я тебе могу дать свои седые волосы вместо твоих. Согласна?

— Нечего делать! Давай скорее меняться!

И бедная красивая женщина быстро вырвала свои пышные светлые косы и отдала их этой ужасной старухе, затем взяла ее костыль и пошла вверх по скале догонять злую смерть.

Наконец через много-много времени она дошла до ворот таинственных, мрачных палат, где обитала могучая смерть. У крепких ворот стоял на страже дряхлый, безобразный старик с ввалившимся беззубым ртом.

Когда она подошла к воротам, он не хотел пустить ее во дворец.

— Прежде, чем я пропущу тебя в палаты смерти, — сказал старик, — ты должна вырвать все свои прекрасные зубы и отдать их мне! Это была последняя жертва бедной матери, так как больше ей ничего уже не оставалось отдавать…

Когда она хотела уже войти в самый дворец, старик сказал ей:

— Не забывай, что здесь все души умерших превращены в цветы, и если ты узнаешь, по биению сердца, какой из цветков — твоя маленькая дочь, то остерегайся, как бы не дотронуться нечаянно до другого цветка. Если это как-нибудь случится, то ты никогда не увидишь своей дочери! Помни мои наставления и иди смело.

Наконец мать вошла в чудный сад, где стояли разные фруктовые деревья, — то были души людей, умерших взрослыми, и огромные букеты душистых нарядных цветов, — души детей.

В саду на ароматных деревьях пели неведомые птицы, под деревьями у самых корней, протекали прохладные ручейки, а вода в них была такая же теплая и прозрачная, как только что скатившаяся слеза. Цветы всегда спали и видели фантастические сны. Это было их единственным счастьем.

Среди множества цветов одного роскошного пестрого букета, мать скоро узнала прелестную свою дочь. Она осторожно взяла за стебелек и притянула цветок к себе.

В это время с румяного востока подул легкий ветерок, вдруг зазвонили голубые серебристые колокольчики, явился пред ней один из мрачных ангелов всемогущей смерти.

— Что ты делаешь здесь? — строго спросил он улыбавшуюся от счастья мать.

— Я пришла, чтобы взять с собой мою девочку.

— Хорошо! Ты имеешь право взять ее, потому что твоя любовь легко победила все те трудности, которые встречались тебе в дороге. Это все мы знаем. Тебе принадлежит душа твоей дочери. Но раньше я должен показать тебе, какая судьба была предназначена твоей дочери на земле.

И взял ангел мать за правую руку и повел ее вперед по длинным ходам и галереям, показывая ей по порядку все те страдания, невзгоды, горести и лишения, которые принесла бы жизнь ее девочке, если бы она осталась на земле.

И, видя все эти ужасы, неутешная мать, так испугалась, что замерла в немом ужасе.

— Ну, что скажешь теперь? — прервал ее молчание ангел.

— Если хочешь, я тебе отдам душу твоей девочки.

— Нет, — отвечала бедная женщина, — пусть она живет здесь, пусть она останется здесь навсегда, потому что ей здесь… лучше…

И одна возвратилась домой скорбящая мать, изнемогая от долгой дороги и удрученная всем виденным ею в палатах смерти. По ее усталому лицу катились крупные слезы, но теперь они не превращались уже в прозрачный дорогой жемчуг, потому что она не могла плакать о чужом горе.

Она знала, что ее девочке теперь лучше, что смерть только избавила ее от многих, никому ненужных и ничем незаслуженных страданий… Она должна была радоваться за нее, и она радовалась… неземному счастью своей дочери…

Но почему же, спросите вы, она все-таки плакала? Она оплакивала теперь свое собственное горе, ей было тяжело, что не может она видеть своей ненаглядной девочки. А такие слезы никогда не превращаются в жемчужины. Для этого нужно переживать чужое горе.