Убеждение – искусство убеждения

Содержание

Блез Паскаль и искусство убеждения

Всякий знает, что новое — это хорошо забытое старое, а посему открыть что-нибудь совершенно новое довольно трудно. Но, оказывается, еще труднее обосновать и доказать уже открытое, а донести новое до сознания других людей — и того сложнее.

Блез Паскаль и искусство убеждения

Постигший эту закономерность Блез Паскаль любезно оставил нам свой метод доказательства и сообщения истины, который он назвал «искусством убеждения».

И вот сейчас, три с половиной века спустя, мы вспоминаем «искусство убеждения». Для чего?

Пробужденное ныне творчество народа и его представителей — на всех уровнях общественной жизни — породило жаркие словесные баталии, подчас, увы, переходящие в перебранки, а то и в схватки с применением оружия.

Выявилось печальное отсутствие (или утрата) не только культуры общения, но и элементарных норм ведения беседы, способов убеждения и обоснования своей позиции перед другими людьми.

Возьмем ли мы дебаты в парламенте или дискуссии на страницах печати, выступления на разрешенных или стихийных митингах — почти всюду и почти всегда не хватает нам именно «искусства убеждения».

Из глубины веков нам подают руку помощи. Примем же ее! Мерой его отношения к человеку были доброта. Он любил повторять: «Тайные добрые дела дороже всего», — и помогал людям, особенно беднякам, стараясь оставаться в тени.

Блез Паскаль (фр. Blaise Pascal), 1623 — 1662 гг., французский математик, механик, физик, литератор, философ и теолог.

Он чутко откликался на чужую беду, на боль всего мира. Его сердце было барометром человеческих бедствий, и мало ему было отпущено радостей в его жестокий век.

Узнавая о разразившемся где-то голоде, он спешил выслать деньги беднякам. Черпая из своего не столь уж богатого состояния на нужды людей, он все беспокоился, что мало помогает им.

Незадолго до смерти он организовал для бедняков омнибусное движение (кареты по пять су), положившее начало общественному транспорту во Франции.

Бездушию мира он противопоставил любовь и милосердие к людям. С ним картина европейской культуры много богаче, теплее и душевнее. Его «философия сердца» дополняет «философию разума», заполняя такие уголки философского ландшафта, которые без него остались бы просто пустыми.

И когда восточные мыслители представляют западную культуру как весьма рационализированную, сухо-рассудочную, прагматичную, равнодушную к запросам сердца человеческого, их следует отослать к «Мыслям» Паскаля, которые могут служить духовным мостом между «культурой разума» на Западе и «культурой сердца» на Востоке.

Личное пространство - инстинкт территории - гипотезы ученых — Личное пространство — инстинкт территории — гипотезы ученых

Об искусстве убеждения

В искусстве убеждения необходимо знать: во-первых, способ, каким кто убеждается, и, во-вторых, условия вещей, в которые хотят заставить поверить.

Всякому известно, что понятия входят в душу двумя путями, через две главные способности: разум и волю. Путь разума самый естественный, ибо нельзя соглашаться ни с чем, кроме истин доказанных.

Но самый обычный, хотя и противный природе, есть путь воли. Все мы скорее увлекаемся не силою доказательств, а тем, что нам нравится. Этот путь низкий, странный и вовсе не приличествует человеку; оттого все его отвергают.

Каждый убежден, что ничему другому не верит и даже ничего не любит, кроме достойного любви и доверия. Не говорю здесь об истинах божественных, которые и не должно подчинять искусству убеждения, ибо они бесконечно выше природы: один Бог может вложить их в душу и таким путем, какой Ему угоден.

А Ему, как я знаю, угодно, чтобы истины эти истекали из сердца в разум, а не из разума в сердце, смиряя тем самым горделивую власть разума, который считает себя судьею вещей, избираемых волею, и исцеляя эту немощную волю, растлеваемую нечистыми вожделениями.

Отсюда происходит, что мы, рассуждая о предметах человеческих, говорим: «Надо их узнать, чтобы полюбить», как то и в пословицу обратилось; напротив, святые мужи, размышляя о предметах божественных, говорят: «Надобно их возлюбить, чтобы познать».

Истина постигается только любовью, и в этом у святых мужей состоит одно из самых полезных мнений. Ясно, что Бог установил такой сверхъестественный порядок в противоположность тому, который подобает человеку в предметах естественных.

Но люди извратили этот порядок, воздавая мирским вещам то, что следовало воздавать священным, ибо на самом деле мы только тому и верим, что нам нравится.

Отсюда проистекает наше сопротивление принятию истин христианской религии, явно противоречащих нашим удовольствиям.

«Говори нам о вещах приятных, и мы станем тебя слушать», — сказали иудеи Моисею; как будто удовольствия лежат в основании веры! И, чтобы сокрушить этот беспорядок, Бог не иначе водворяет свет Свой в наших душах, как усмирив мятежную волю небесной кротостью, пленяющей и увлекающей душу.

Итак, я буду говорить здесь только об истинах, не превышающих нашего разумения: их-то я и имел в виду, говоря, что ум и сердце суть как бы врата, через которые они входят в душу, но что весьма мало их входит туда посредством ума, напротив, чрезвычайно много при содействии своенравной и дерзкой воли, не внимающей доводам рассудка.

Каждая из этих способностей имеет свои начала и первые побуждения своих действий. Началом и побуждением действий разума служат естественные и всем известные истины, например: целое больше своей части, не говоря о многих частных аксиомах, одними принимаемых, а другими отвергаемых, которые, однако, если однажды приняты, то при всей своей неосновательности так же сильно действуют на нас, как и самые истинные.

Началом и побуждением воли служат некоторые естественные и общие всем людям желания, как, например, желание быть счастливым, которое никому не чуждо, не говоря о многих частных вещах, к которым каждый стремится потому, что они ему нравятся, и которые, хотя бы и губительными были для него, однако воспринимаются им как составляющие его истинное счастье.

Вот что должно заметить о способностях нашей души, склоняющих ее к согласию. Но что касается до качества самих предметов убеждения, то они весьма различны между собою.

Одни из них выводятся посредством необходимых следствий из всеобщих начал и уже принятых истин. В существовании таких предметов можно убедиться с определенностью: когда указана их связь с принятыми началами, тогда убеждение следует само собою, и душе невозможно не принять их, коль скоро они вошли в состав уже принятых истин.

Другие предметы имеют тесную связь с объектами нашего удовольствия и также принимаются без всякого сомнения. В самом деле, как только представится душе, что какой-либо предмет может доставить ей высшее удовольствие, так она тотчас устремляется к нему с радостью.

Но сильнее и успешнее всего действуют на нас предметы, равно связанные как с признанными истинами, так и с сердечными нашими желаниями.

Напротив, что не имеет никакого отношения ни к нашим верованиям, ни к нашим удовольствиям, кажется нам несносным, ложным и совершенно чуждым. Во всех этих случаях нет места сомнению.

Но существуют такие предметы, которые, хотя и основаны на известных истинах, тем не менее противятся удовольствиям, наиболее нам дорогим.

Вот тут и возникает великая и столь обычная опасность, в силу которой душа, повелевающая человеком и гордящаяся разумными основаниями своих действий, по выбору бесчестному и безрассудному склоняется к тому, что желает развращенная воля, сколько бы ни противился ей просвещенный разум.

Тогда-то и происходит сомнительное балансирование между истиной и удовольствием; познание истины и ощущение удовольствия вступают в борьбу, успех которой заранее не известен, поскольку, чтобы судить о том, надо знать, что происходит в глубинах души человеческой, о чем он и сам почти никогда не догадывается.

Итак, в чем бы ни вздумалось убеждать, всегда следует видеть, кого убеждают: необходимо знать его ум и сердце, правила, которыми он руководствуется, и предметы, которые он любит; наконец, о предлагаемой вещи надо знать, какое она имеет отношение к принятым началам или к предметам, которые почитаются желанными в силу прелестей, им приписываемых.

Поэтому искусство убеждения состоит как в искусстве быть приятным, так и в искусстве убеждать: до такой степени люди управляются более капризом, нежели разумом!

Упомянув об этих двух способах, то есть о способе убеждения и способе быть приятным, я сообщу здесь правила только для первого, предположив, что начала, на которых они основаны, допускаются и обязательно принимаются: иначе я не знаю, можно ли посредством искусства согласовать доказательства с непостоянством наших капризов.

Способ быть приятным безусловно более трудный, тонкий, полезный и замечательный, и если я его не рассматриваю, то потому лишь, что не способен к этому, ибо этот труд почитаю делом для меня совершенно невозможным, несоразмерным с моими силами.

Кот спаситель, Дед Архип и настоящая дружба

Я не считаю, однако, что в искусстве быть приятным нет столь же верных правил, как и в искусстве доказательства, и что в совершенстве их знающий и владеющий ими человек не мог бы так же успешно снискать любовь царей и прочих особ, как и доказать начала геометрии людям, способным понимать ее отвлеченные истины.

Но я думаю и, возможно, именно слабость заставляет меня так думать, что нельзя достичь в том совершенства. Тем не менее я точно знаю, что некоторые известные мне люди к тому способны, однако кроме них никто не имеет об этом предмете столь ясных и обширных сведений.

Причина этой чрезвычайной трудности в том, что удовольствия не имеют твердых и прочных начал. Они различны у всех людей, и у каждого подвержены таким переменам, что один и тот же человек в иные времена походит на себя не более, чем на других.

Мужчина имеет совсем другие удовольствия, нежели женщина; богатый и бедный наслаждаются по-разному; государь, воин, купец, мещанин, крестьянин, старые люди и молодые, здоровые и больные — все отличаются по роду удовольствий, которые к тому же изменяются из-за малейшего повода.

Однако есть искусство, посредством которого открывают связь истин с их началами в предметах как умозрения, так и удовольствия, коль скоро эти начала, однажды принятые, остаются тверды и бесспорны.

Но так как этих начал мало, и кроме как в геометрии, рассуждающей о самых простых вещах, почти нет истин, относительно которых мы всегда бы приходили к согласию, и еще меньше есть предметов удовольствия, которые не производили бы в нас ежечасно перемен, то не знаю, можно ли предписать постоянные правила для согласования наших слов с непостоянством наших капризов.

То, что я называю искусством убеждения, собственно, есть ничто иное, как совокупность последовательных и совершенных доказательств, которое состоит в трех существенных вещах: в ясных и точных дефинициях терминов, в изложении начал или очевидных аксиом, служащих для доказательства предмета рассуждения, и в мысленной подстановке определения на место определяемого предмета в ходе доказательства.

Основание этого способа очевидно: бесполезно было бы предлагать и доказывать что-либо, не определив наперед всех непонятных терминов в доказываемом предложении; притом еще до начала доказательства необходимо принять очевидные принципы, на которых оно утверждается, ибо нельзя же построить здания на непрочном фундаменте.

Наконец, в ходе доказательства надо мысленно подставлять определение на место определяемого, чтобы не злоупотреблять двусмысленностью терминов.

Ясно, что благодаря такому методу можно быть уверенным в убеждении, поскольку все слова будут понятными, а точные определения и принятые начала позволят избежать всякой двусмысленности, вследствие чего необходимые выводы не замедлят последовать.

Доказательство, в котором соблюдены все эти правила, никогда не может быть подвергнуто сомнению; напротив, не имеют никакой силы те доказательства, в которых этими условиями пренебрегли.

Итак, полезно знать их и применять. Для большего удобства и облегчения памяти я представляю эти правила в малом числе, заключив в них все, что необходимо для совершенных дефиниций, аксиом и доказательств, то есть предложив метод геометрических доказательств и в искусстве убеждения.

Искусство слушать - приемы понимающего слушания — Искусство слушать — приемы понимающего слушания

Искусство убеждения

Правила для дефиниций

1. Не определять никаких совершенно ясных терминов, которые нельзя выразить другими словами.

2. Не вводить темных или двусмысленных терминов без дефиниций.

3. Употреблять в дефинициях только слова совершенно известные или предварительно объясненные.

Правила для аксиом

1. Не вводить без исследования никаких необходимых начал, какими бы ясными и очевидными они ни казались.

2. Принимать в аксиомах только истины, совершенно очевидные из них самих.

Правила для доказательств

1. Не доказывать ничего, что само собой очевидно без всякого доказательства.

2. Доказывать все не вполне ясные предложения, используя в доказательствах самые очевидные аксиомы или предложения, уже принятые или доказанные.

3. Всегда мысленно ставить определения на место определяемого предмета, чтобы избежать заблуждения от двусмысленности слов, значение которых должно быть ограничено дефинициями.

Эти восемь правил заключают в себе все, что требуется для основательных и бесспорных доказательств. Из них три правила не являются абсолютно необходимыми, поэтому пренебрежение ими не ведет к ошибке; трудно и почти невозможно всегда применять их с точностью, хотя и надо стремиться к этому.

Вот эти правила:

Для дефиниций. Не определять слов совершенно известных.

Для аксиом. Не допускать без исследования ни одной аксиомы, хотя бы совершенно очевидной и простой.

Для доказательств. Не доказывать ничего, что само собою ясно. Конечно, можно, не совершая большой ошибки, определять понятные термины, равно как требовать предварительного исследования очевидных аксиом и, наконец, доказывать предложения, которые были бы приняты и без доказательства.

Но прочие пять правил абсолютно необходимы: без них нельзя обойтись, не сделав важного упущения, а часто и ошибки.

В этих пяти правилах заключено все необходимое для того, чтобы доказательства были убедительными и бесспорными, словом, геометрическими; использование же всех восьми правил делает их еще совершеннее.

Здесь приличным нахожу предупредить три главных возражения, которые могут быть сделаны. Первое, что этот способ убеждения не новый. Второе, что его легко понять без лишних слов и не учась началам геометрии. Наконец, что этот способ бесполезен, поскольку почти неприменим вне геометрии.

Итак, следует показать, что нет ничего более неизвестного, более трудного практически, более полезного и более универсального. Что касается первого возражения, будто правила все определять и все доказывать давно и всем известны, особенно логикам, включившим их в свою науку, то если бы в самом деле это было так, мне не пришлось бы снова доходить до источника всех заблуждений, поистине всеобщих.

Однако это так редко случается, что, исключая только геометров, которых немного было у всех народов и во все времена, сомневаюсь, чтобы нашелся хотя бы один человек, который действительно знал бы эти правила.

Не трудно будет сделать их доступными для тех, кто совершенно понял сказанное мною; если же они не очень уразумели их, то, опасаюсь, ничему из них не научатся.

Но если они вникли в смысл этих правил так, что те вошли в их плоть и кровь, то они не могут не почувствовать, насколько отличается сказанное мною здесь от того, о чем некоторые логики случайно писали в иных местах своих сочинений.

Люди острого ума усматривают разницу между двумя сходными словами, смотря по месту и обстоятельствам их употребления. Возможно ли, чтобы два человека, прочитавшие и выучившие наизусть какую-нибудь книгу, имели равное о ней понятие?

Один, может быть, понял ее настолько, что знает все начала, основы производимых заключений, ответы на возражения и весь порядок сочинения, в то время как другой затвердил только мертвые слова, а семена, хотя они и подобны семенам, от которых родилось столь плодоносное дерево, будучи сокрыты в уме слабом, остаются сухими и бесплодными.

Произносящие одни и те же слова не одинаковым образом их употребляют; вот почему несравненный автор «Искусства беседы» обращает пристальное внимание на тот факт, что нельзя судить об одаренности человека лишь по его остроумию, но следует проникнуть в духовную глубину его мыслей, от которой оно происходит, и понять, памятью ли он ему обязан или счастливому случаю.

Разговор - искусство вести разговор — Разговор — искусство вести разговор

Попробуйте принять такого человека с холодностью и презрением, чтобы он почувствовал, что его слова ценятся не так, как они того заслуживают, и тогда вы увидите, что скорее всего он немедленно от них отречется и весьма далеко отойдет от своей лучшей мысли к другой, более низкой и смешной.

Поэтому надо изучить, насколько та или иная мысль естественна для человека, каким образом, откуда он ее взял и в какой степени ею владеет: иначе суждение будет поспешным и неразумным.

Я хотел бы предложить людям беспристрастным оценить два следующих начала: «Материя по природе своей неспособна мыслить» и «Мыслю, следовательно существую», — и решить, есть ли это одно и то же для Декарта и святого Августина, сказавшего это прежде Декарта за тысячу двести лет.

Поистине, я далек от мысли не признавать в Декарте подлинного автора этой мудрости, хотя бы он и почерпнул ее у великого святого, ибо знаю, что одно дело написать какое-нибудь слово наугад, без длительных и обширных о нем размышлений, и совсем другое — извлечь из него изумительную цепь заключений, доказывающих различие материальной и духовной природы и послуживших незыблемым и возвышенным основанием всей физики, к чему и стремился Декарт.

Не входя в исследование, преуспел ли он в своем намерении, предположим, что преуспел, исходя из чего я заключаю, что это изречение в его творениях столь же отлично от подобного положения в сочинениях других философов, говорящих о нем походя, сколь отличен мертвец от человека, полного силы и жизни.

Иной человек скажет что-нибудь и не усмотрит в том ничего особенного, между тем как другой извлечет из его мысли удивительное множество следствий, из которых хорошо видно, что в его понятии это слово совсем другое и что он обязан тому, от кого услышал его, столь же, сколь величественное дерево обязано бытием бросившему семя случайно и без размышления на плодоносную почву, которая и взрастила его со всей своей щедростью.

Есть мысли, которые порой развиваются оригинально отнюдь не тем, у кого они зародились: бесплодные на первоначальной почве, они приносят обильные плоды, когда пересаживаются на другую.

Но гораздо чаще бывает так, что глубокий ум собственным усилием извлекает из своих мыслей все необходимые следствия, а после того другие, наслышавшись об их достоинстве, заимствуют их и даже ими бахвалятся, нимало не понимая их превосходства.

Именно таким образом логика заимствовала правила из геометрии, не понимая их силы и не постигая сущности геометрии. Если логики мимоходом упоминают эти правила, не проявляя иных признаков понимания, то я далек от мысли сравнивать их с геометрами, которые одни научают истинному методу рассуждения.

Напротив, я склонен исключить их из числа знатоков этого метода. Говорить о нем походя, не извлекая из него всех необходимых следствий, и вместо того чтобы вдохновляться этим светом, беспомощно блуждать в бесполезных исследованиях, гоняясь за тем, что обещано, но чего получить невозможно, — значит поистине находиться в большем ослеплении, нежели то, которое проистекает от простого незнания правил истинного метода. Все хотят знать метод избавления от заблуждений.

Логики утверждают, что владеют им, но лишь геометры в том прекрасно успевают, и вне геометрии и ей подобных наук нет истинных доказательств. Все искусство доказательства заключается единственно в правилах, о которых я уже сказал: они достаточны для основательных доказательств, а все другие бесполезны или вредны.

Вот что почерпнул я из длительного опыта людей и чтения разного рода книг. Так же я оцениваю и тех, кто говорит, будто геометры ничему новому не научают этими правилами, ибо они и без того известны.

Однако, не умея отличить их от множества других, бесполезных или ложных, они уподобляются тем людям, которые, желая найти алмаз высокой цены среди великого множества поддельных камней, но не умея распознать его и держа всю эту груду в руках, хвастают, что обладают настоящим алмазом, в отличие от того, кто, оставляя без внимания презренную кучу камней, вынимает из нее драгоценный алмаз, который искали и ради которого не выкидывали прочих.

Погрешность ложного рассуждения есть болезнь, которую можно исцелить двумя указанными средствами. Из них составили третье, смешав в нем бесчисленное множество бесполезных трав со здоровыми, которые утратили, однако, свою силу по причине зловредности всей смеси.

Чтобы открыть софизмы и двусмысленности коварных рассуждений, логики измыслили варварские имена, приводящие в изумление других людей. Но вместо того чтобы распутать все хитросплетения этого немыслимого узла, ухватившись за один из концов, как это предлагают геометры, они изобрели ужасное множество других, в которые входят и эти первые, не в силах постичь, за какой же конец взяться.

Таким образом, предлагая нам множество различных путей, приводящих, по их мнению, к цели, хотя к ней ведут только два, которые и надо уметь отличать от всех других, логики могут сказать, что геометры, точно указывающие эти пути, дают только уже известное им, ибо логики предлагают то же или даже более того, не разумея, между прочим, что их дар утратил свою ценность от избытка и что они его вообще лишились, желая его дополнить.

Нет ничего обычнее хороших вещей, и весь вопрос состоит только в том, чтобы уметь распознать их. Несомненно, что они совершенно естественны, не превышают нашего разумения и даже всем хорошо известны.

Однако обычно их не умеют распознать. Высшую степень совершенства всякого рода составляют отнюдь не чрезвычайные и не диковинные вещи. Желая подняться на такую высоту — от них удаляются, тогда как чаще всего, напротив, надо опуститься.

Лучшие книги суть те, при чтении которых каждый верил бы, что и сам мог бы их написать. Природа, которая одна хороша, совершенно проста и безыскусна.

Итак, полагая, что эти правила истинны, я нимало не сомневаюсь в том, что они должны быть просты, бесхитростны и естественны, каковыми они на самом деле и являются.

Отнюдь не Барбара и Баралиптон лежат в основе рассуждения. Напыщенность не пристала уму: изощренные и громоздкие приемы наполняют его глупым тщеславием, равно как и странная высокопарность, суетная и смешная ходульность, тогда как ум нуждается в здоровой и укрепляющей пище.

Одна из главных причин, наиболее удаляющая нас от истинного пути познания, состоит в том, что с самого начала полезные вещи считают неприступными, называя их пышными именами великих, высоких, превосходных, отличных.

Этим все портят. Я назвал бы их обыкновенными, простыми, знакомыми всякому, имена эти им приличнее. Я не переношу напыщенных слов.

Блез Паскаль